Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения

Горько так и пасмурно
глядя сквозь очки,
паспортную карточку
рвал он на клочки.

Улетали в стороны
из окна — назад
женский рот разорванный,
удивленный взгляд…

Что ж такое сделано
ею или им?
Но какое дело нам,
гражданам чужим?

С нас ведь и не спросится,
если даже он
выскочит и бросится
с горя под вагон.

Дело это — личное.
Хоть под колесо!
Но как мне безразличное
сохранить лицо?

Что же мы колеблемся
крикнуть ему: «Стой!»
Разве нам в троллейбусе
кто-нибудь — ни свой?

Шла по улице девушка. Плакала.
Голубые глаза вытирала.
Мне понятно — кого потеряла.

Дорогие прохожие! Что же вы
проскользнули с сухими глазами?
Или вы не теряете сами?

Почему ж вы не плачете? Прячете
свои слезы, как прячут березы
горький сок под корою в морозы?..

Я утром проснулся. Был воздух зимы — перламутр.
Тебя я увидел глазами, смотревшими внутрь.
В себе я увидел тебя — ты сияла внутри
и мне улыбалась, и мне говорила: «Смотри:
теперь не в себе я живу, а в тебе — я твоя…»
Но это, как видно, в то утро ослышался я.

Тебя, тебя мне нужно до зарезу,
чтоб приютить мое метеоритное железо,
несущееся к молодой планете —
к тебе, Земле, единственной на свете!
Хладеют и сжимаются светила,
и луны образуются из звезд,
так и любовь — она сейчас скатилась
кометным небом, волоча свой хвост
мимо Земли, прекрасной, нежной сушей
прильнувшей к Океану и уснувшей…

Позволь ты мне иметь воздушный замок,
чтоб побродить в его воздушных залах,
где будем мы, покинув город душный,
сидеть вдвоем и есть пирог воздушный.
Не в замке мы, не бродим, не пируем…
Я разве сыт воздушным поцелуем,
я разве рад, что в небо над бульваром
любовь летит воздушным детским шаром?

Горы мрака и мокрого мела
через душное небо таща,
погрозилась гроза, погремела
и ушла без дождя,
только молнией ломкой и скорой
на ходу кое-где посветив…

Так и эта любовь, у которой
никаких перспектив.

Дорогая, мой милый читатель,
в этот день грозовой духоты,
о, как ливень пришелся бы кстати, —
понимаешь ли ты?

Я просил (так ведь было же!):
правду вынь да положь!
Ты смолчала и выложила
ярко-желтую ложь.
Что положено — принято.
Хорошо. Я готов.
Но дарить ведь не принято
лживых, желтых цветов?

Это было не мыслями,
это было не чувствами —
чувства были немыслимы,
мысли были бесчувственны.

Это было не зрением,
а скорей — подозрением,
что теперь уже прошлое,
так сказать, дело прошлое.

Ляжешь, сядешь, подумаешь:
ждать ответа? Подумаешь!
Если даже останемся —
все равно — мы останемся
жить, друг другом забытые,
словно вещи забытые.

Это было сознание,
что душа без сознания.

Есть такое слово: «загоилось».
Это значит: боль, что была,
не прошла и не успокоилась,
а в привычку как-то вошла.

Рана вроде и безобидная,
можно долго терпеть, не крича.
Но привычка — вещь незавидная, —
как курение по ночам.

Сердце обрывается мое:
в поле — порыжевшее жнивье,
в роще — листья желтые летят,
их перед отлетом золотят.
Солнце начинает холодеть,
можно его в золото одеть,
с ним уйти за горизонт, туда —
в сумрак, в остыванье, в никогда.
Помню я светлеющий восток,
помню зеленеющий листок,
поле, где колосьями по грудь
заслонен теряющийся путь,
и вдали, у рощицы, ее…
Сердце обрывается мое.

Счастье — быть
частью материи,
жить, где нить
нижут бактерии,

жить, где жизнь
выжить надеется,
жить, где слизь
ядрами делится,

где улит
липкие ижицы
к листьям лип
медленно движутся.

Счастье — жить
в мире осознанном,
воздух пить,
соснами созданный,

быть, стоять
около вечности,
знать, что я
часть человечества,

часть мольбы
голосом любящим,
часть любви
в прошлом и будущем,