Владимир Высоцкий - Сочинения

Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны — как в бане пассатижи.

Все эмигранты тут второго поколенья —
От них сплошные недоразуменья:
Они все путают — и имя, и названья, —
И ты бы, Ваня, у них был — «Ванья».

А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны — как в русской бане лыжи!

Я сам завел с француженкою шашни,
Мои друзья теперь — и Пьер, и Жан.
Уже плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан!

Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!

Ах, порвалась на гитаре струна,
Только седьмая струна!
Там, где тонко, там и рвется жизнь,
Хоть сама ты на лады ложись.

Я исчезну — и звукам не быть.
Больно, коль станут аккордами бить
Руки, пальцы чужие по мне —
По седьмой, самой хрупкой струне.

Муру на блюде доедаю подчистую.
Глядите, люди, как я смело протестую!
Хоть я икаю, но твердею как Спаситель,
И попадаю за идею в вытрезвитель.

Вот заиграла музыка для всех,
И стар и млад, приученный к порядку —
Всеобщую танцует физзарядку,
Но я — рублю сплеча, как дровосек:
Играют танго — я иду вприсядку.

Объявлен рыбный день — о чем грустим?
Хек с маслом в глотку — и молчим как рыбы.
Повеселей: хек семге — побратим.
Наступит птичий день — мы полетим,
А упадем — так спирту на ушибы.

Я был завсегдатаем всех пивных,
Меня не приглашали на банкеты:
Я там горчицу вмазывал в паркеты,
Гасил окурки в рыбных заливных
И слезы лил в пожарские котлеты.

Я не был тверд, но не был мягкотел,
Семья прожить хотела без урода,
В ней все — кто от сохи, кто из народа.
И покатился я и полетел
По жизни — от привода до привода.

А в общем — что? Иду — нормальный ход,
Ногам легко, свободен путь и руки.
Типичный люмпен — если по науке,
А по уму — обычный обормот,
Нигде никем не взятый на поруки.

Недавно опочили старики —
Большевики с двенадцатого года.
Уж так подтасовалася колода:
Они — во гроб, я — в черны пиджаки,
Как выходец из нашего народа.

У нас отцы — кто дуб, кто вяз, кто кедр,
Охотно мы вставляем их в анкетки,
И много нас, и хватки мы, и метки,
Мы бдим, едим, восшедшие из недр,
Предельно сокращая пятилетки.

Я мажу джем на черную икру,
Маячат мне и близости и дали, —
На жиже, не на гуще мне гадали.
Я из народа вышел поутру,
И не вернусь, хоть мне и предлагали.

Конечно, я немного прозевал,
Но где ты, где, учитель мой зануда?
Не отличу катуда от ануда!
Зря вызывал меня ты на завал —
Глядишь теперь откуда-то оттуда.

Я юркнул с головой под покрывало,
И стал смотреть невероятный сон:
Во сне статуя Мухиной сбежала,
Причем — чур-чур! — колхозница сначала,
Уперся он, она, крича, серчала,
Серпом ему — и покорился он.

Хвать-похвать, глядь-поглядь —
Больше некому стоять,
Больше некому приезжать,
Восхищаться и ослеплять.

Слетелись голубочки — гули-гули!
Какие к черту гули, хоть кричи!
Надули голубочков, обманули,
Скользили да плясали люли, люли,
И на тебе — в убежище нырнули,
Солисты, гастролеры, первачи.

Теперь уж им на голову чего-то
Не уронить, ничем не увенчать,
Ищи-свищи теперь и Дон-Кихота
В каких-то Минессотах и Дакотах.
Вот сновиденье в духе Вальтер Скотта.
Качать меня, лишать меня, молчать!

Что брюхо-то поджалось-то, —
Нутро почти видно?
Ты нарисуй, пожалуйста,
Что прочим не дано.

Пусть вертит нам судья вола
Логично, делово:
Де, пьянь — она от Дьявола,
А трезвь — от Самого.

Начнет похмельный тиф трясти —
Претерпим муки те!
Равны же во Антихристе,
Мы, братья во Христе…

Всю войну под завязку
я все к дому тянулся,
И хотя горячился —
воевал делово, —
Ну а он торопился,
как-то раз не пригнулся —
И в войне взад-вперед обернулся
за два года — всего ничего.

Не слыхать его пульса
С сорок третьей весны, —
Ну а я окунулся
В довоенные сны.