Самуил Маршак - Сочинения в четырех томах. Том четвертый. Статьи и заметки о мастерстве.

Есть стихи о тимуровцах, а самого «Тимура» и его автора нет!

Очевидно, весь этот живой, волнующий ребят материал не влезает в какую-то схему, основная цель которой — проработка. Живая жизнь и живая литература не поддаются этим скучным и бездарным схемам.

В книгах есть все революционные праздники, есть и поэты революции — такие, как Маяковский, но настоящего революционного духа в них нет. Попадая в мирную и довольно затхлую атмосферу хрестоматий, теряет свой пламенный пафос даже Маяковский. Недаром он так боялся хрестоматий и писал с негодованием: «Навели хрестоматийный глянец!»

Значительная часть политического материала (сравнение дореволюционного прошлого с нашей современностью) подается в таких примитивных и назидательных сопоставлениях, что теряет всякую остроту и свежесть.

Рассудочное отношение составителей к художественным качествам литературы сказывается особенно ярко и наглядно в так называемом подсобном «аппарате», которым снабжены рассказы и даже стихи.

В хрестоматии для VII класса целые страницы отведены писателям, их портретам и литературным образцам. Но разве не отписка — большой портрет Алексея Константиновича Толстого и всего-навсего два четверостишия из собрания его сочинений («Край родной»)?

Представление о Фете должны дать портрет длиннобородого человека и два коротеньких лирических стихотворения — «Облаком волнистым…» и «Я пришел к тебе с приветом…».

Не знаю, следует ли давать ученикам VII класса именно эти стихи Фета, или следовало бы их заменить другими стихами того же автора, более доступными возрасту. Но не успела отзвучать музыка последних строк этого стихотворения —

как на сцену выходит учебно-педагогический конферансье.

«Покажите, что слова «отовсюду на меня весельем веет» обобщают впечатление от нарисованной в стихотворении картины».

Легкие и хрупкие стихи Фета не выдерживают тяжести такого холодно-рассудочного заключения, от которого веет не весельем, а скукой. Да и что это значит: «обобщать впечатление от картины». Это непонятно ни ребенку, ни взрослому.

В «Родной литературе» для V класса после пленительных строчек Пушкина:

мы слышим глубокомысленный, тяжеловесный вопрос человека в футляре.

«Чего достиг Пушкин противопоставлением двух различных картин?»

Видимо, ничего не достиг, если после его стихов можно задавать такие вопросы!

Но самое убийственное примечание в этой книге дано отрывку из воспоминаний Горького о его детстве.

Ребята прочли этот отрывок. Они растроганы, взволнованы. А составитель, не дав остыть первому впечатлению, скрипучим унылым голосом задает им такую задачу:

«Придумайте отдельные предложения со следующими словами: « унижение, тревоги, печали, угрозы… восторг» .

С каким равнодушным легкомыслием относятся авторы хрестоматии к чувствам, которые так дорого достались Горькому и так потрясают его читателей.

Хочется сказать составителям:

В той же «Родной литературе» для V класса рассказы и стихи чередуются не только с упражнениями на слова «унижение» и «печали», но и с некоторыми элементарными сведениями по теории литературы.

Это дело полезное и даже необходимое.

Но беда в том, что многие из сведений даны не столько элементарно, сколько неточно, приблизительно. Нельзя же считать удовлетворительным такое определение эпитета:

«Прилагательные, которые обрисовывают предмет, называются эпитетами».

Развивая это явно неудовлетворительное определение, составители продолжают:

«Прилагательные, вызывающие у читателя какое-либо чувство (!), называются эпитетами, даже если они не дают наглядного, картинного изображения предмета… Не всегда прилагательное можно назвать эпитетом. В таких выражениях, как «железная лопата»… прилагательное «железная» эпитетом не будет».

Вряд ли у школьника V класса сложится на основании этого определения отчетливое понятие о том, что такое поэтический эпитет. Во всяком случае, трудно поручиться, что, прочитав стихи Николая Тихонова о «железных ночах Ленинграда», школьник поймет что в данном контексте прилагательное «железный» приобретает права эпитета, которых у него не было в применении к слову «лопата».