Юлия Друнина - Стихотворения (1970–1980)

Но в смертный час,
В последнюю минуту,
Он так
Свои худые руки сжал,
Так вывернул,
Уверенно и круто,
Как будто в них,
И вправду, был штурвал…

…И когда остались единицы
(Пусть уже скорее душ, чем тел),
Сладкий женский голос хитрой птицей
Вдруг над катакомбами взлетел:
— Русские! Мы вашу храбрость ценим,
Вы отчизны верные сыны,
Но к чему теперь сопротивленье?
Все равно же вы обречены.
Лишней крови проливать не нужно,
Сдайтесь, сделайте разумный шаг.
В знак, что вами сложено оружье,
Выставить должны вы белый флаг. —
Обещало пение сирены
Людям жизнь, залитый солнцем мир…
Почему нащупывает вены
На худых запястьях командир?
Почему вокруг он взглядом шарит,
Странным взглядом воспаленных глаз?
— Отыщите в лазарете марлю,
Слушайте последний мой приказ! —
Тихо-тихо в катакомбах стало,
В ожиданье тоже замер враг…
И пополз он к небу — алый-алый,
Свежей кровью обагренный стяг.

Задрав свои техасы до колен,
На кромке пляжа девочки хохочут.
Но вижу я курортной этой ночью
Здесь «Огненную землю» — Эльтиген.
И снова слышу: «На прорыв, к Керчи!»
…А как же с теми, кто не может — ранен?..
(Пришел за ними тендер из Тамани,
Но был потоплен в дьявольской ночи.)
И значит, все: закон войны суров…
Десант прорваться должен к Митридату!
…Из компасов погибших катеров
Сливает спирт девчушка из санбата,
Хоть раненым теперь он ни к чему,
Хоть в этот час им ничего не надо.
В плену бинтов, в земляночную тьму
Они глядят настороженным взглядом:
Как это будет — стук сапог и «хальт!»?..
(Пробились ли ребята к Митридату?)
И, как всегда, спокойна и тиха,
Берет сестра последнюю гранату…

О горе Митридата
Слагали легенды и оды —
Усыпальницы, храмы, дворцы,
Хороводы владык…
Я рассеянно слушаю
Бойкого экскурсовода,
А в ушах у меня
Нарастающий яростный крик.

Это грозной «полундрой»
Матросов на штурм Митридата
Молодой политрук
Поднимает опять и опять,
Это с хриплым «ура!»
К ним бегут на подмогу солдаты
Лишь молчат катакомбы —
Не могут погибшие встать.

Не дождались они…
Только мрак да тяжелые своды,
Только в каждом углу
Притаилась угрюмо война…
Я рассеянно слушаю
Бойкого экскурсовода,
А в ушах у меня
Тех святых катакомб тишина.

Подтянутый, смуглый, в шрамах,
В глазах затаенный смех,
Держался на редкость прямо,
Казался моложе всех.
Казался юнее юных,
Хоть стали белеть виски.
…Норд-ост завихрял буруны,
Норд-ост разметал пески.
Смотрел человек на скалы,
И смех уходил из глаз —
Одна я, быть может, знала,
Что он далеко сейчас.
На пляже, где для печали,
Казалось бы, места нет,
Не волны его качали,
А память сгоревших лет.
В кипящие волны эти
Он тело свое бросал
Так, словно свежел не ветер —
Крепчал пулеметный шквал.
Как будто навстречу трассам,
С десантниками, впервой
Он прыгал опять с баркаса
С винтовкой над головой…

Здесь в скалы вцепились оливы.
Здесь залпы прибоя гремят…

— Вы живы, ребята? —

— Мы живы,
Прости нас за это, комбат!
Вот здесь, под оливой, когда-то
Упал ты у самой волны…

— Себя не вините, солдаты:
Не всем возвращаться с войны…

Оно, вероятно, и так-то.
Но только опять и опять
Вдруг сердце сбивается с такта,
И долго его не унять,
Когда про десантные ночи
Напомнит ревущий бора.
Забудешь ли, если и хочешь,
Как тонут, горя, катера?
Еще и сегодня патроны
Выносит порою прибой…
Прости, что тебя, батальонный,
Прикрыть не сумели собой!

…Да, мир под оливами ныне,
Играет дельфиний народ,
С динамиком в синей пустыне
Прогулочный катер плывет.
Рыбачьи сушатся сети,
У солнца сияющий взгляд…
Здесь целое тридцатилетье
Лишь залпы прибоя гремят!

Нет, раненым ты учета
Конечно же не вела,
Когда в наступленье рота
По зыбким понтонам шла.
И все-таки писарь вправе
Был в лист наградной внести,
Что двадцать на переправе
Сестре удалось спасти.
Возможно, их было боле,
А может, и меньше — что ж?
Хлебнувший солдатской доли
Поймет ту святую ложь…
Пока по инстанциям долгим
Ползли наградные листы,
На Припяти или Волге
Падала, охнув, ты.
И писарь тогда был вправе
В твой лист наградной внести,
Что сорок на переправе
Тебе удалось спасти.
Возможно, их было меньше,
А может, и больше — что ж?
Помянем тех юных женщин,
Простим писарям их «ложь»…