Дмитрий Веденяпин - Между шкафом и небом

В траве, в костре июня, у торца
Шестнадцатиэтажного дворца,
Споткнувшись о натянутое время,
В зеленом круглом мире, где пришлось —
Приходится-придется, глядя сквозь
Танцующую солнечную темень
Туда, где только музыка, без слов,
И мелкий дождь, как стрелки без часов,
Среди стволов стрекочет наудачу
(В душе у грибника то вскрик, то всхлип:
Нет, гриб — нет, лист — нет, гриб — нет, лист — нет, гриб),
За полчаса до выезда на дачу —
Все собрано, но ты еще в Москве —
Над мальчиком — что тот грибник — к траве
Склонившимся над смятой пачкой «Dunhill»
И собственным беспамятством, в аду,
В Москве и в опечатанном саду
Стоит стихотворение, как ангел.

Вдруг начались серьезные дела.
Как бы погасли солнечные пятна.
Жизнь, что была, взяла и уплыла,
Как облако, немного безвозвратно.

На яблоне сидит «павлиний глаз»,
«Лимонницы» калитку украшают,
Мерцая, «адмирал» пустился в пляс…
Но бабочки уже не утешают.

Горит отдельно эта красота,
Отдельно птицы тенькают и вьются.
Старик в пенсне кричит: «Я сирота»,
Смешно кричит, и в зале все смеются.

Однажды, сорок лет тому назад,
Я тоже был один на целом свете:
Проснулся — дом молчит, и дачный сад
Молчит, пустой, и в нем сверкает ветер;

Мир обезлюдел; никакой мудрец,
Я точно знал, не сможет снять проклятье,
Пока между деревьев наконец
Не замелькало бабушкино платье.

Приходит страх, и смысл лишают прав.
Недаром в мире пауза повисла
Как грустная неправда тех, кто прав,
И стрекоза «большое коромысло».

В огромном черном городе зимой
Метет метель на площади Манежной,
И женщина, укрывшись с головой,
Лежит без сна в постели белоснежной.

Был смысл как смысл, вдруг — бац! — и вышел весь,
А в воздухе, как дым от сигареты,
Соткался знак, что дверь — не там, а здесь
В пещеру, где начертаны ответы

На все вопросы: о природе зла,
Путях добра и сокровенной цели
Всего вообще… Серьезные дела!
Я ж говорил! А вы: «Мели, Емеля».

Стеклянная дверь, ночь и лес звезд,
И просто лес, и море холмов, и просто
Море, и — меньше секунды (прост
Странный совет) нужно — не девяносто

(В том-то и дело!) лет, чтобы понять: судьба —
В буквах как звездах-снах в небе пустыни.
«Птица, кот и собака, — крикнул Саид-Баба, —
Вы свободны отныне!

Трусость, спесь и предвзятость мешали мне видеть свет, —
Спохватился Саид, от восторга шатаясь как пьяный, —
Вот и дверь, — ахнул он, — если так, может быть — разве нет? —
Просто дверью — стеклянной».

Какие были времена!
Теперь не то — Бен-Ладен, Путин…
А раньше — сосны, тишина,
«Во всем… дойти до самой сути».

С утра по выходным мячи
И люди прыгают на пляже,
И запах тины и мочи
В кабинках и не только даже.

В лесу, оправленном в закат
(Где комары звенят, зверея),
Прекрасные московские евреи
О Мандельштаме говорят.

Если картина — зеркало, это шанс…
Стол на боку в обратной перспективе…
То, что казалось скукой par excellence,
День ото дня кажется все счастливей.

То, что казалось мраком, бредом вещей,
Гимном унынию, нелепой хвалой укоризне,
Стало казаться венцом благородства — вообще,
Чудом подлинной жизни.

Видимо, дело в серьезности… Время идет
Или висит вполводы, как у Робина Крузо,
Между домиком шкапа и небом, свободное от
Несуразных иллюзий.

«Натюрморт съел людей»,
но Живой, поглядев с высоты,
Просто так, не за что-то
Возвратил их назад и во мраке зажег, как цветы,
Не нарушив субботы.

Мама смотрит в шкаф — там ночует свет.
Под землей шумит поезд.
Время держит речь, но не слышно слов,
И тогда — сейчас — что-то происходит.

И, вообще, слова — жухлая трава,
Мутная река — тонешь.
Помнишь солнце, дверь, подоконник, снег,
Мама смотрит в шкаф — слов не помнишь.

А теперь того, не пойми чего:
Рюмки, что твои слезы,
Тенькают, лучась — добрый КГБ
Отмечает День прозы.