Коллектив авторов - Живая вода времени (сборник)

Действительно, на его детскую, выцветшую киноленту, наехала какая-то «голливудская наколка», некий сине-красно-фиолетовый наплыв из невероятных, как на конкурс выставленных, особняков, похожих на пирамидальных буйволов, наперегонки гарцующих по старой, но уже незнакомой улице.

Между тем Зиновий все подробно комментировал, называл имена новых владельцев, как и на чем «выскочили» создатели этой «новой», взятой на прокат с чужой кинополки, цивилизации. Видно было, как звериная хватка новых хозяев безжалостно задавила не устоявшее и теперь кричащее старостью и ветхостью всесоюзное прошлое. Закрылись когда-то известные санатории, исчезли парки, кинотеатры и даже велотреки. Даже общественные туалеты, заваленные пластмассовыми отходами, черными от грязи бумажными катышами и ржавым ломом, теперь были не нужны. Отправляли нужду по углам, в дюнах или за деньги в чьих-то подъездах. Горько и зло, с матерными вкраплениями старый дружок, словно кладбищенский гид, живописал о конце старого порядка и о нахальной поступи нового.

– А вот и искомое местечко! – радостно затянул он, указывая в сторону громадного дома с телекамерами. Дом был со множеством окон, во дворе журчал позолоченный фонтан и, казалось, еще секунда и вынырнут белые лебеди.

– Вот здесь, на этой территории, студиоз мой ненаглядный, ты наливал мышцы вперемешку с интеллектом. Фраернули нас отсюда, а вот это оставили, – кивнул он в сторону.

И вдруг, на соседнем пустыре, Кондырев узнал почерневшую от времени старую березу, на которой много лет назад был прилажен скворечник. Материал, из которого его тогда смастерили, был добротным, из «железного» дерева карагача, и закрепили, будто на века. Жив был скворечник. Перелетный, похожий на стертую пемзу воробей на секунду, транзитом, приземлился на крышу скворечника, радостно их поприветствовал, а потом, отсалютовав сброшенной какашкой, полетел дальше к своим птичьим радостям. Впереди, за забором таинственного и безмолвного поместья, неожиданно появилась громадная черная собака. Она злобно, прицельно лаяла, и, казалось, прогоняла их. Зиновий показал на телекамеры.

– Заметили! Долго стоим на виду. Предлагают удалиться. А это, – он указал на оскаленную пасть разъяренного ризеншнауцера, – их «парламентер», дает первое предупреждение. Пошли, пока охрана не появилась. Видишь, никто не любит, когда долго стоят над грешной душой, – таинственно, чтобы его не подслушали, заметил Зиновий. Они быстро отошли в сторону.

– Кстати, аусвайс у тебя с собой?

3

– Паспорт, что ли? – поинтересовался Кондырев, – с собой.

– Не удивляйся. Это я так, на всякий случай спросил. У нас ведь тут экзамен по латышскому ввели. Язык-то я знаю. Мне присвоили вторую ступень. Спасибо министру Хирши и всем другим титулярам от бывшего пушкиниста Зиновия. Мог бы и выше подняться, но экзамена боюсь. Мотор-то ведь не тот. – Он прочитал на латышском языке Яна Райниса и добавил: – Хороший был поэт, с детства люблю.

Потом он стал читать Пушкина. Читал долго и вдохновенно, на фоне шумевшего вдалеке моря. Особенно прозвучали «Бесы». Строчку: «Сбились мы. Что делать нам!» – он выкрикнул, словно ища спасения.

Вдруг неподалеку мужской голос окликнул собаку.

– Зевс! На место!

– Слышал? – остановился Зиновий. – У них, как в Греции, все есть, даже свой Зевс в ошейнике. Он перевел дух, и друзья двинулись дальше.

В стык с поместьем, которое охранял ризеншнауцер Зевс, словно бастион Раевского, доживал одноэтажный зеленый барак с полупустым участком.

– Этот уже куплен, видишь – окна, как слепые, – решительно сообщил Зиновий.

– А люди где? – спросил Кондырев.

– Люди стали уходить, – философски заметил он. – Раньше тянули, мечтали до пенсии дожить, а сейчас живут, как колуном отрубили: ни за квартиру не заплатить, ни купить ничего не могут. Вот и стали один за другим помирать. А твоя Дзинтра, между прочим, где-то здесь междуножьем прорастала, – захохотал он и указал на соседнее место, где теперь возвышался белый двухэтажный дом, обнесенный массивным белым забором.

– А может там? – махнул он в другую сторону. – Да не все ли равно – нет ее. Затерялась в массовке – статистка! Они свернули на тропу, манившую своим золотисто-желтым течением. Иногда дорожка топорщилась угловатыми, как ключицы, полироваными корнями и щербилась выцветшими осколками хвои и иссохшей травой. Затем они шагнули вглубь леса, вышли уже на другую тропу, пошире, приспособленную для прогулок отдыхающих. Она была неухоженной, заросшей, как небритость на лице покойного. Шли и молчали: ни встречного, ни поперечного, лес словно вымер. То и дело встречались старые разрушенные постройки, ограды, зарытые в песок столбы, покрытые зеленой плесенью. Незаметно они подошли к ресторану «Юрас Перле», что в переводе «Морская жемчужина». У Кондырева буквально ноги подкосились. Ресторана практически не было, остался развалины – черно-белый остов. Крушение когда-то жемчужины Рижского взморья было невыносимо для него. Он отчетливо помнил этот европейский уголок, сделанный с размахом и вкусом, еще с 60-х годов. В памяти всплывали подробности: надменность и ухоженность администрации, изысканность официантов, хорошая кухня, разнообразные напитки и блестящее варьете, где пели в разное время Салли Ландау и, конечно же, блистательная Лайма Вайкуле. Словно выброшенный из воды «Титаник», со сгоревшим остовом и черными всполохами из окон, взирала сейчас на людей сокрушенная жемчужина. И крушение было очевидным, запротоколированным, с черной печатью и без адреса, просто так: «До востребования». Вот здесь, старина, я восемнадцать лет, как один день отслужил, – с чувством воскликнул Зиновий. Он достал початую бутылку водки, заготовленные для «процедуры» пластмассовые стаканчики и вопросительно взглянул на Кондырева. Кондырев отрицательно махнул головой. Тогда Зиновий, опершись на толстый бетонный парапет, перекрывающий дорогу к морю, с изысканным мастерством налил себе водки из завернутой в газету бутылки. Крохотный, как горошина, помидор, внезапно появился на его большой ладони. Из-под густых бровей он метнул взгляд на то, что когда-то было рестораном, глубоко вздохнул, хотел что-то сказать, но не получилось. Только глаза налились тоской и болью. Выпив, он не закусил, а, поглаживая рукой похожий на мячик для пинг-понга красный овал помидора, наконец, заговорил.