Коллектив авторов - Живая вода времени (сборник)

А что было-то?..

1

Встретились они в Юрмале, неподалеку от станции Дубулты. Не видел Кондырев Зиновия лет двадцать, если не больше. Зиновий Зинич, по кличке «пушкинист», сразу показал бордовый неровный шов на груди: операция на сердце или по-научному – шунтирование. Недолго поговорив, старые друзья решили поехать в Булдури, где прошло детство и юность. В маршрутном такси Зиновию стало плохо. Лоб быстро покрылся влажной сероватой пленкой. Зиновий волновался, говорил громко и торопливо, не обращая внимания на попутчиков. Пахло от него спиртным. Причем, такой запах бывает, когда пьют на ходу, без закуски и не в охотку. Позже он признался, что «наступил на пробку» для храбрости.

– Ведь столько времени прошло! Каким ты стал – сразу не поймешь, – добродушно извинялся он знакомым с детства голосом – теноровым и беспечным.

В молодости он и впрямь жил беспечно, надежно запрятанный за широкую спину вездесущей мамы, деятельного и хорошего врача, которая, как наседка, уберегала его с братьями после давней, скоропалительной смерти мужа.

Маршрутка гнала вперед, пассажиров не убавлялось. Вскоре с лица Зиновия потекло, но он этого не замечал, а продолжал, неугомонно вспоминать общее с Кондыревым прошлое. Рассказывая, он теребил в руках плотный нейлоновый пакет, в котором, как потом выяснилось, была початая бутылка водки, недопитая с ночи, после грибной прогулки с соседом.

От Дубулты до Булдури – рукой подать и вот они у цели. Вышли на воздух. Зиновий судорожно вытер комочком мятого платка посеревшее лицо и глубоко задышал. Маршрутка поперхнулась, хлопнула газами и исчезла.

– Вот мы и здесь, в альма-матер, доложу я тебе чистосердечно. По дороге ты изволил заметить про памятник Сталину, старина? Так вот, тут, на этом самом месте он и был, – указал он большой, опухшей рукой в сторону зеленой поляны рядом со станцией. – Здесь «усатый» стоял, царство ему небесное. Хоть и дьявол был, а до сих пор уважаю! Не каждому дано так в голове застрять. Ведь мальчишками были, чего кажется, а вспомнишь – и вновь страшно. Владыка!

Он подошел к небольшому окну магазина, где с присущей еще с давних лет обходительностью купил для Кондырева сигарет. А потом на каком-то воробьином языке с прибаутками и представлениями Кондырева, как заморского гостя, договорился с продавщицей, что зайдет к ней через час домой за «добавкой».

Еще в Дубулты, при встрече, Кондырев спросил его о Дзинтре, единственной девчонке, которую он помнил из той, доинститутской или, как он называл, «латышской» поры его жизни. Вспомнил Кондырев об этой девушке так, невзначай, но Зиновий загорелся, предложил поискать.

– Авось где-нибудь в толпе мелькнет, – фантазировал он, – а вдруг и на пляже увидим.

Отец Кондырева был военным. Забросило его в Латвию волею послефронтовых судеб по приказу маршала Баграмяна, у которого комполка Кондырев в составе Прибалтийского фронта был на хорошем счету. Забросило, как оказалось, навсегда. Здесь, в Латвии, и остался на веки вечные забайкальский казак – Александр Павлович Кондырев.

После войны определение «зона влияния» было особенно входу, поэтому и застряло в памяти подрастающего Кондырева, как большая заноза. Постепенно термин прижился и стал частью послевоенной биографии целого поколения.

2

Впрочем, «зона» оказалась для всех, с той только разницей, по какую сторону ты.

Позже, уже в наше время, вся эта «зона» аукнется и прорастет в Прибалтике невыносимым чертополохом, а политические проходимцы договорятся до того, что Латвия все советские годы находилась в оккупации. Первое время Кондырев злился, что не могут наши политики дать сдачи зарвавшимся латышским переметчикам, а потом привык, видя, как сдают российские «новоделы» всех, с кем когда-то дружили.

– Ну, вот и пришли, – возвестил Зиновий.

Перед ними была улица, точнее проспект, где Кондырев когда-то жил с родителями.

– Вот они, в общих чертах, контуры детства, пути-дорожки, так сказать, – велеречиво провозгласил старый друг, оглядываясь по сторонам.

Кондырев осторожно, словно на ощупь, шел следом и ничего не узнавал. Он смотрел по сторонам и недоумевал. Какая-то другая жизнь наступила на его далекую, а теперь и вовсе потускневшую юность.

– Что это за чудо такое? Куда сгинуло все, что мне нравилось? И так быстро, словно по – щучьему велению, – думал он, непрестанно оглядываясь.