Антонин Ладинский: Роза и чума

Когда средь бури сравниваю я
Свою победу с пушкинскою славой,
Мне кажется ничтожной жизнь моя,
А сочинение стихов забавой.

Зима? Воспета русская зима.
Кавказ? Воспето гор прекрасных зданье,
И в тех стихах, где «розы и чума»,
Мы как бы слышим вечности дыханье.

Горам подобна высота стола,
И утешеньем служит за торами,
Что ты слезу с волненьем пролила
И над моими темными стихами.

Свой дом ты предпочла тому,
Кто новый мир открыл,
Ты выбрала себе тюрьму
В краю приморских вилл.

Но в этом доме (моря гладь
И очень много роз)
Чего-то будет нехватать,
Каких-то бурь и слез.

О, льется времени вода,
А нам забвенья нет!
Ты не забудешь никогда
О том, что был поэт!

О, как шумел над головой
Печальный ветер скал,
Когда он говорил с тобой
И руки целовал!

Порой, в невероятных снах,
Где все наоборот,
Услышишь ты как в облаках
Прекрасный голос тот.

Проснешься ты как бы от гроз,
И будет в тишине
Подушка мокрая от слез,
Что пролиты во сне.

Как две планеты —
Два огромных мира:
Душа с душою
Встретились, коснулись
Как путники среди пустынь Памира
И вновь расстались, разошлись,
Проснулись.

Но мы успели рассмотреть в волненьи
Все кратеры, все горы и долины,
Песок тех рек и странные растенья
На берегах из розоватой глины.

И, может быть… Как в тихом лунном храме
И в климате насыщенном пареньем,
Заплаканными женскими глазами
И на меня смотрели там с волненьем?

И удивлялись, может быть, причине
Такой зимы, тому, что — снег, что хвоя,
Что мы в мехах, фуфайках и в овчине,
Что небо над землею голубое.

Ты птицею в тенетах трепетала,
Всего боялась — улиц, замков, скал.
Пред зеркалом прическу поправляла,
Как собираясь на придворный бал.

Ждала тебя как в книге с позолотой,
Как в сказке, — хижина и звук рогов,
Волненья упоительной охоты
И шум метафорических дубов.

Как ножницами вырезаны листья
Деревьев, что торжественно шумят,
Как римские таблички для писанья
Покрыты воском, как латынь звенят…

Наездницей летела ты в дубравы,
Шумели бурно книжные дубы,
И, может быть, сиянье милой славы
Уже касалось и твоей судьбы.

Все гибнет в холоде зиянья:
Корабль в морях, цветок в руке,
Все эти каменные зданья,
Построенные на песке.

Все хижины и небоскребы,
Нью-Йорк и дом, где жил поэт.
Подвалов черные утробы
Останутся как страшный след.

Но, может быть, в литературе
Хоть несколько моих листков
Случайно уцелеют в буре,
В которой слышен шум дубов.

И женщины прочтут с волненьем
Стихи о том, как мы с тобой
С ума сходили в упоеньи —
В бреду, в постели голубой.

Ты жила,
Ты любила,
Ты мирно дышала,
Но над этим физическим счастьем
Гроза
Как милльоны орлов
Возникала,
И катилась
В пространствах вселенной
Слеза.

В той стране
Возвышались прекрасные горы, —
Там, куда я тебя
Сквозь бессонницу звал.
Мне казалось,
Что это органные хоры,
А тебе снились платья
И кукольный бал.

В той стране
На ветру раздувались рубашки.
Клокотали вулканы
И билась душа.
Ты спокойно доставила
Чайные чашки
И пшеничный нарезала хлеб неспеша.

Я тебе говорил:
— О, взгляни на высоты!
О, подумай,
Какая нас буря несет!
Ты ответила,
Полная женской заботы:
— Ты простудишься там,
Средь холодных высот!

Было ясно:
В каком-то божественном плане
Разделяют нас горы, пространства, миры.
И в объятьях твоих я один
Как в тумане —
Альпинист
У подножья прекрасной горы.

Хорошо, когда о пище
Забывает человек,
Бредит в ледяном жилище
Африкой, а в мире — снег.

Хорошо витать в прекрасном,
Вдохновляясь как герой
Чем нибудь огромным, страшным —
Бурей, музыкой, горой.