Елена Егорова - Угрешская лира. Выпуск 3

В детские годы в преддверии грозной судьбы,
Сидя за школьною партой, веснушчат и мал,
Я в букваре нашем заповедь: «Мы не рабы!» —
С детскою верой и гордостью детской читал.
Дальше вела меня века крутая стезя,
Марш пятилеток над вьюжной страною гремел:
«Мы не рабы! И рабами не будем друзья!» —
Я с комсомольцами в школе фабзавуча пел.
Выше шагай по расшатанной лестнице лет,
К царству грядущего братства иди напролом.
Как же случилось, что я, запевала-поэт,
Стал – погляди на меня – бессловесным рабом?
Не в чужеземном пределе, а в отчем краю,
Не на плантациях дальних, а в нашей стране.
В грязной одежде раба на разводе стою,
Номер раба у меня на согбенной спине.

До Двадцатого до съезда
Жили мы по простоте
Безо всякого отъезда
В дальнем городе Инте.

Там ни дерева, ни тени,
Ни песка на берегу —
Только снежные олени
Да собаки на снегу.

Но однажды в то окошко,
За которым я сидел,
По наитью и оплошке
Воробьишка залетел.

Небольшая птаха эта,
Неказиста, весела,
(есть народная примета)
Мне свободу принесла.

Благодарный честно, крепко,
Спозаранку или днём,
Я с тех пор снимаю кепку
Перед каждым воробьём.

Верю глупо и упрямо,
С наслажденьем правоты,
Что повсюду тот же самый
Воробьишка из Инты.

Позабылось быстро горе,
Я его не берегу,
А сижу на Чёрном море,
На апрельском берегу…

Но и здесь, как будто дома, —
Не поверишь, так убей! —
Скачет старый мой знакомый,
Приполярный воробей.

Бойко скачет по дорожке,
Славословий не поёт
И мои – ответно – крошки
По-достойному клюёт.

Я на всю честную Русь
заявил, смелея,
что к врачам не обращусь,
если заболею.

Значит, сдуру я наврал
или это снится,
что и я сюда попал,
в тесную больницу?

Медицинская вода
и журнал «Здоровье».
И ночник, а не звезда,
в самом изголовье.

Ни морей и ни степей,
никаких туманов,
и окно в стене моей
голо без обмана.

Я ж писал, больной с лица,
в голубой тетради
не для красного словца,
не для денег ради.

Бормочу в ночном бреду
фельдшерице Вале:
«Я отсюдова уйду,
зря меня поймали.

Укради мне – что за труд?! —
ржавый ключ острожный».
Ежели поэты врут,
больше жить не можно.

Живя свой век грешно и свято,
недавно жители земли,
придумав фотоаппараты,
залог бессмертья обрели.

Что – зеркало?
Одно мгновенье,
одна минута истекла,
и веет холодом забвенья
от опустевшего стекла.

А фотография сырая,
продукт умелого труда,
наш облик точно повторяет
и закрепляет навсегда.

На самого себя не трушу
глядеть тайком со стороны.
Отретушированы души
и в список вечный внесены.

И после смерти, как бы дома,
существовать доступно мне
в раю семейного альбома
или в читальне на стене.

Ярослав Смеляков неистовый…
Яра – его прозвание.
Сердце поэта чистое
гордо сквозь испытания
нёс он как символ стойкости
и не сошёл с тропы.
Эпика – резкой точности
пафос его борьбы.
Лирика – чудной тонкости
ткань непростой судьбы,
сплав сильных чувств и мыслей.
Но себя самого
в гениях он не числил:
Пушкин – кумир его.

Ярослав Смеляков неистовый…
Смелость – его стезя.
Строк искромётных, искренних
сердцу забыть нельзя.
Слово любви не продано,
хоть враги жестоки.
Благополучие отдано
жертвою за стихи…
Оставляя в них всё, что дорого,
он ушёл напролом
не больничными коридорами —
Млечным Путём.

Славный жизненной силой
Ярослав Смеляков,
И тебя подкосила
Ложь волков и оков.

В шестьдесят слишком рано
Покидать белый свет.
Но душевные раны
Не залечит поэт.

Твою юную славу,
Твой талант не любя,
Зависть, строя подставу,
Предавала тебя.