Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

И ей, рабыне богоданной,
У раны пламенной сцепил,
Чтоб знак неволи долгожданной
Навеки памятен ей был.

«Узнай меня, — я молвил тихо, —
Иди за мной!» — воскликнул я.
И, как лесная повилика,
Поникла пленница моя.

Так снилось мне. Но эти брови,
Свободные твои глаза
Ужель такой хотят любови,
Какой траву гнетет гроза?

На нежном звере цепь сцепилась.
Но гордые — твои черты.
Ужели ты во сне мне снилась?
Ужели снилася не ты?

Я днем люблю какую-то дикарку
С дрожащим и несытым ртом,
С зубами дикими и кровью жаркой,
С покатым и широким лбом.

И днем мне кажется, что с нею, пьяной,
Я об руку всю жизнь пройду
Дорóгою, всегда от солнца рдяной,
В живом, как зарево, бреду.

Но вечером, когда на миг смолкает
В людском звериное, а тьма
Еще неслышимо вокруг летает,
Уходит ярость от меня сама.

Я нахожу в себе такие струны,
Какие в ангелах и детворе
Почти божественно и юно
Поют на утренней заре.

Тебя я вечером люблю. В сиянье
Твоих забывчивых и черных глаз,
Где вспыхивает вдруг страданье,
Где гневный загорается алмаз.

И, выгнутых искусством поколении,
Люблю тоску твоих бровей
И у ресниц замученные тени
Неведомых тебе страстей.

Глаза лукавы и приветливы,
И щеки под платком белы,
И в белом вся. Но оком сметливым
Я вижу дочь любимой мглы.

Ведь полногуба ты. И ведомо,
Как будешь цельно приникать,
Под молодецкою победою
Задумываться и вздымать.

Ведь грудь твоя блястую скована,
Как будто на войну летит,
И, знамо, ждет, кому даровано
Серебряный отринуть щит.

Ведь с малых лет блаженной ликвою
Твоя душа опалена,
И под застенчивой улыбкою
Ты богу ярому верна.

Мне речь твоя, протяжно-томная,
И непонятна и нова,
Как будто звуки все любовные
И ласковые все слова.

Моя, моя, в веках стремительных,
Ты, облеченная во свет!
В очах хранящая томительных
Первоначальной тьмы завет:

Окутываясь мглой пречистою,
Живого мира колыбель
Качай, кружи, стреми неистово,
В родимый возвращаясь хмель!

Опять мне снился этот город,
И башенки, и купола.
И был безудержно я молод,
А ты такой, как есть, была.

С косой, раскинутой, как ночи
Раскинуто вверху крыло,
Что даже звездам вечным очи
Закрыть бы тьмой своей могло.

С руками лебединой шеи
Белей, нежнее и стройней,
И с поступью летуньи-феи
Или заоблачных теней.

Я под окном печальной кельи
В улыбке огневой стоял
И страсти первое похмелье,
Как первый поцелуй, вдыхал.

Вставало солнце, и деревья
Дрожали вешнею листвой,
А сила солнечная, девья,
Все узывала в трепет свой.

Уж ты не раз мне прошептала:
«Прощай, нежданный! Уходи», —
И строгою такою стала,
Как у иконы на груди,

Когда в молитве жемчуг ризы
Лобзаешь с детской верой ты,
А голубь ласковый и сизый
Благословляет с высоты.

Но локон длинный, локон темный,
Спускающийся из окна,
Я целовал — и чаше томной,
Вину весны, не ведал дна.

Уж соловьи встречали утро,
И пели снова купола,
А ты с улыбкой тайномудрой
И не пускала, и гнала…

Я просыпался — ночь, лампада,
Тоска последнего письма:
«Я ухожу — прощай, не надо! —
Пока могу уйти сама».

Я итальянка… Не забыла я
Отчизну теплую свою.
Поет шарманка заунывная,
И я без устали пою.

Криклив мой голос, и надорван он,
А в песне жалкая мольба,
Как будто жадным черным вороном
Моя заклевана судьба.

Желтó лицо, и веки тянутся
Печальные глаза закрыть.
Ведь если с родиной расстанутся,
Не могут люди долго жить.

С собой дочурку загорелую
Плясать под пенье привезла.
Зима своей метелью белою
Без жалости ее смела.

Да и сама я дни унылые
Докоротаю как-нибудь,
И лишней взгорбится могилою
Чужой земли немая грудь.