Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

Мне все равны теплом пахучим крови:
Овечья, курья или чья.
И к многоверстной волчьей славе
Невольно приближаюсь я.

Глаза мои тусклы при белом свете,
Но в темноте всегда блестят,
Когда идешь себе к окрайной хате
И, струсив, псы в дворах молчат.

Я властелин над лесом и сельщобой,
Я властелин почти над всем.
Но и моя душа бывает слабой,
Мне есть умолкнуть перед чем.

Есть дверь одна в каком-то захолустье,
И пахнет кровью — чьей забыл.
Мне увидать ее — несчастье
Похуже деревенских вил.

Я в мокроте готов бежать болотом,
Я по оврагам рад скакать,
Чтоб на пороге ни ногою этом,
Ни даже глазом не бывать!

И, ускакав, дрожу в лесу от страха
И вспомнить все же не могу.
И, заливаясь, будто бы от смеха,
Себе и всякой твари лгу.

И лют бываю, как заголодалый,
Обсохнуть пасти не даю.
Как бешеный, как очумелый,
Деру и пью, деру и пью.

И все ж, когда конец житью настанет,
Я все владенья обойду
И на порог, откуда в жизни гонит,
Шатаясь, издыхать приду.

Куда заброшено ты, солнце, ввечеру?
И отчего с зарей твоей я, светлый, мру?

Как будет ночь длинна, темна! Опять плывет
Совиный плач и крыльев распростертых гнет!

Не воют псы. И люди смолкли по домам,
И влага сонная к цветочным льнет устам.

Кто пьян теперь, тот прав. Но нет давно вина,
Которым бы моя душа была пьяна.

Я буду медленно по улицам ходить
И жуткого пути седую нить сучить.

Увяжется, быть может, нищая за мной
И кто-нибудь еще — под темной пеленой.

А колотушка выколотит о доску
Ночного сторожа дремучую тоску.

А звезды высыпят, как яблоновый цвет,
Которому ни веток нет, ни корня нет.

Подслушать песню колыбельную в окне
Так хорошо, бродячему ребенку, мне!

И нищая к груди сухой меня прижмет.
А та, что в пелене, тихонько запоет.

И будет песнь ее похожа на мою
Любимую, родную: баюшки-баю.

Качай, земля, троих ночных детей своих
В лучах полуночных, в теснинах мировых!

Там солнце дальнее несется в холод сфер.
Здесь скорби замкнутой земных не стало мер.

Из-за тридевять буйных веков,
Из-за тьмы, из-за мглы непроглядной,
Из-под спуда седых валунов
Вылезает корягой неладной.

Кожа сморщилась, тряпкой висит.
Зубы сыпятся белой трухою.
Видно, кол ему мимо был вбит:
Не сыскал под землею покою!

Да и что за лежня под землей?
Темнота да жара донимает.
И наверх, осерчавший и злой,
Продирается Вий, вылезает.

Поглядеть захотелось ему
На житье на бытье молодое.
Вылез. Видит петлю да суму.
«Это, — думает, — что же такое?»

«Подымите мне веки! — кричит. —
Я не вижу ни счастья, ни воли».
Стон к земле приунылой прибит.
Думал: люди не стонут уж боле!

Эх, ты, старый мой, глупый мой Вий!
Дай-ка веки покрепче прихлопну!
Лише наше житье всех житий!
Зря ты вылез из теми утробной!

Как в смоле мы кипим, а живем,
Даже песни поем и смеемся.
Слезы капнут — мы песни не рвем,
Смеючись, рукавом оботремся.

Тяжковекий! Тебе не понять,
Что за жизнь, что за дело земное.
Ты прощай, поворачивай вспять.
Мы ж опять за свое, за хмельное.

Только молви ты шару-земле,
Чтобы злаком сильней обрастала
Да за солнцем в неведомой мгле
Веселей, веселее летала!

Ветер лист сорвал.
Вихорь жизнь задул.
Желтый гроб везут.
Ярый конь заржал.

Зажигай фонарь,
Забивай же гвоздь!
Да, срывая злость,
Хоть коня ударь!

Ветер сыплет лист,
Все грехи в руках.
Пасть разинул мрак,
Путь на небо чист.

«Выбирай же путь!
Отвозить пора».
— «На бугор с бугра,
Хоть куда-нибудь.

На любом пути
Где-нибудь свали:
Никуда с земли
Не хочу уйти!»

Жутко жить и весело.
Смерть капканы свесила.
В мире стукотня,
А над миром тишь.

Там рожок охотничий,
Тут топорик плотничий —
Все тебе родня,
Рыщешь и летишь.