Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

«Подвал сырой…» — Первое опубликованное стихотворение Городецкого. В автобиографии «Мой путь» поэт писал: «Александр Рославлев взял у меня стихотворение «Папа, не ходи работать, папа, не ходи! Наше счастье впереди…» и передал в редакцию журнала «Истина», где оно вскоре и было напечатано, раньше, чем взятые Брюсовым в его «Весы» стихи про Ярилу».

Микеланджело, Девушка из Помпеи . Эти четырнадцать стихотворений были написаны в результате двух поездок Городецкого в Италию в 1912–1913 гг. Поэт готовил отдельный сборник итальянских стихов, но он не вышел в свет из-за первой мировой войны.

В саду у Репина. Стихотворения были опубликованы в специальном номере журнала «Нива», посвященном 70-летию И. Е. Репина. В шуточном стихотворении «Случайная встреча», обращенном к К. И. Чуковскому, С. М. Городецкий вспоминал те далекие годы, когда они часто виделись в Куоккале у И. Е. Репина:

В книге «Репин» К. И. Чуковский обратился к Городецкому с просьбой написать стихи о Репине к его юбилею. Поэт в один день написал стихотворение, но оно оказалось лишь талантливым изображением той обстановки, в которой жил Репин, правдивой зарисовкой с натуры. Самого же художника в нем не было. И Городецкому пришлось писать второе стихотворение.

И. А. Бродский пишет в воспоминаниях о Чуковском, что Корней Иванович замечал: «Городецкий — очень способный рисовальщик. Репин говорил ему: «Вы — талант! Вы сможете стать художником! Но лучше оставайтесь поэтом! Вы уже нашли себя…»

Горюшко . О судьбе этого стихотворения Городецкий писал Чуковскому: «Дорогой Корней Иванович. Сейчас принесли мне 197 р. за «Горюшко», которое Вы удостоили помещением в детском альманахе. Благодарю Вас не за это, конечно, а за то, что взяли на себя честь печатания этого довольно-таки известного стихотворения в первый раз на том языке, на котором оно написано, т. е. на русском.

У этого стихотворения странная судьба (это мои советские «Звоны-стоны»)… Я их везде читал и везде хвалили, но напечатать их, как вообще мне свои стихи, почему-то не удавалось. Их (стихи «Горюшко») перевели на белорусский и украинский языки и напечатали. Но по-русски они появились впервые… Второй раз Вы меня смело пропагандируете!»

Послесловие . Этим стихотворением должна была закончиться книга, посвященная жене поэта Анне (Нимфе) Алексеевне Городецкой. Ее издание не состоялось. «В 1945 году, — писал Городецкий в автобиографии, — я потерял жену, вернейшего друга и соратника всей моей творческой жизни».

Достоевский . Стихотворение было написано в 1929 г. В 1967 г. Городецкий переработал его. Оно было включено в составлявшийся и редактировавшийся при жизни автора сборник «Северное сияние». Об отношении Городецкого к Достоевскому говорится в неотправленном, сохранившемся в архиве поэта письме Я. Коласу: «Библиотека отца состояла из сочинений классиков в первых изданиях. Я читал все. Но старший мой брат Борис вскоре обогатил мое литературоведчество. Вдова Достоевского, Анна Григорьевна, с которой я много позже, в салоне барона Дризена, спорил по вопросу о том, пользовался ли Федор Михайлович в своих анализах человеческой души сочинениями современных ему психиатров, на каковой вопрос она отвечала, стуча посохом по блестящему паркету, — нет, никогда — вот эта Анна Григорьевна решила взять студентов для распространения первого полного, предпринятого ею, издания сочинений Ф. М. И мой брат — посмертное спасибо ему за это — взял меня с собою на Николаевскую улицу, на квартиру, где умер Ф. М.

Помню: мрачная передняя, большой кабинет с темными обоями, с мрачным диваном, с толстыми, набитыми книгами шкафами, с затоптанным — рисунка разобрать нельзя — ковром, с тяжелым письменным столом, с густыми, едва дающими дорогу свету портьерами на окнах… Кабинет Достоевского был мрачен. Брат увел меня, и вскоре на его столе появились томики первого полного собрания сочинений Достоевского. В голубовато-зеленоватых обложках. Я их съел, как съел все запретное: «Человеческое, слишком человеческое» Ницше (не принял: похоже на Евангелие, но хуже), Писарева и Чернышевского, по которым я только лазал, не понимая, почему так длинно. Из Достоевского я взял только одну мысль — главную: «Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастен». Я вполне мог подчиниться этой мысли, потому что мое детство говорило о том, что оно — правда. Я тогда же составил завещание на случай моей смерти (которая стала подругой моей мысли со дня моего ранения на пожаре) и просил, чтобы на моей могиле написали только: «О мире всего мира».