Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

«В Красной Армии три сына,
В школу отдал дочек трех.
Тут седьмые Октябрины,
Не марай ты мой порог!»

«Что с народом приключилось?
Не видало отродясь!..»
Горе лужицей расплылось.
Солнце высушило грязь.

Последняя страница книги,
Мой друг, закрылась пред тобой:
Огромной жизни нашей миги
В ней сплетены с моей судьбой, —

Борений полной, непонятной
Подчас и мне. Рассудишь сам,
Где родинки — рожденья пятна,
Где сóзвук юным голосам.

Но не к тебе лишь послесловье,
Читатель мой, обращено, —
И к той, чьей верною любовью
Мне было солнце зажжено.

Она, души моей подруга,
В глухие годы тьмы и зла
Из заколдованного круга
Меня в свободный мир вела.

И если что-нибудь живое
Услышишь в повести седой,
Скажи спасибо молодое
Той, кто была моей звездой.

Уйдите! Уйдите! Я вас не хочу.
Я вас умоляю, учитель, — уйдите!
Смеетесь? Ошиблись. Я мчусь. Я лечу
В пылающем вихре вам страшных событий.

Вы доктора сын. Вы большой психиатр,
Анатом рубцов изъязвленного мозга.
Людского страданья Эсхилов театр
Вы ставите властно махиной громоздкой.

Поймите меня. Вам легко пожалеть
Проходимца двух эр, двух эпох ледниковых.
Вы построили мне одиночную клеть!
Вы на волю надели смиренья оковы!

Так зачем же вам ночью меня посещать,
Вам, мучителю дум краевых поколений?
Я из клетки бежал, вызволенья ища,
Я не с вами, а с тем, кто свобода, кто Ленин.

Солнцем день закипает. Взрывают гудки
Безделья ночного седое болото.
Я в массе. Я с нею. Гудков кипятки
Мне шпарят израненный череп работой.

А вы истлеваете в блеске труда,
Вы лысым ребенком застыли в тревоге,
В костлявые пальцы зажав повода
Сорвавшейся тройки, чей кучер был Гоголь.

Вы ждете, гранит запахнув на себе,
Немым валуном средь людей притворяясь,
И смотрите вдаль, где идет по Трубе,
Стреляя ресницами, Соня вторая…

Гудки замирают. Кончается труд.
Цепляясь за окна фатой синеватой,
Унылые сумерки в город бредут,
Вся линия улицы ночью измята.

И снова, пугая распухшим лицом,
Вот тем, что в гробу срисовал с вас художник,
Ко мне, соблазняя терновым венцом,
Из Мертвого дома приходит острожник.

Клочок порыжелой в страстях бороды.
Пиджак словно соткан из невских туманов…
Я знаю: колода картишек худых
Взметнется из близкого к сердцу кармана.

Вы мечете банк. Я иду… Проиграл!
Еще… Карта бита. Я нищий!
Со Спасских ворот долетает хорал:
«Вы жертвою пали…»

Вы ищете пищи.
Искусству раскрыв ненасытную пасть,
В нее вы бросаете тему за темой,
И жадная ночь насыщается всласть
Еще не написанной вами поэмой.
— Хотите ва-банк? —
Отвечаю дрожа:
— Хочу! Достоевщина — ставка! —
Но раньше, чем карта, ударом ножа
Рассвет рассекает нас. Кончена явка.

Я к форточке. Воздуху! Ветер, смеясь,
Сдувает губительный пепел свиданья,
И кожу окраски сменив, как змея,
Вдаль улица стройно ведет свои зданья.

И строится город, и пилы звенят,
Прочнейшую гать настилая на омут.
И странная сила уносит меня
За вами идти. Но идти по-другому.

И словом, борьбой налитым, как у вас,
Взвалив вашу страшную ношу на плечи,
Хочу не смиренью учить я сейчас —
Хочу рассказать я про бунт человечий.

Струны белые березок
Потянулись в синеву,
Всю стряхнул осенний посох
Золотую их молву.

И задумчивые ели,
Гордо вея головой,
Изумрудом засмуглели,
Расправляя бархат свой.

«Осень, осень! Золотая!
Тая в бездне голубой,
Безвозвратно улетая,
Унеси меня с собой!»

«Листьям простеньким приятна
Лётной смерти быстрота,
Но ведь ты, мудрец занятный,
Жил на свете неспроста?»

Настанет час, когда меня не станет,
Помчатся дни без удержу, как все.
Все то же солнце в ночь лучами грянет,
И травы вспыхнут в утренней росе.