Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

В мастерской ювелирной я видел: мужчина чеканит
тонкий лист золотой. И я слышал, что это
плачет женщина плачем своим вековым.

Я под деревом персика видел цветов лепестки —
…это тонкие ленты истлевшего платья невесты. Я слышал,
плачет женщина плачем своим вековым.

Западное окно – это панно из марширующих луковиц.
Пять новых кустов сирени кивают ветру и доскам ограды.
Дождь обновил иссохшие доски ограды, промыл заплывшие
лунки сучков,
мир – большой гелиограф.
(Сколько лет здесь дрейфует этот дощаник
и буря завывает в лунках сучков,
предвещая зимний, военный ритм барабана?)

Японские гравюры проступают на западе: в них тополя на фоне неба.
Причудливые лунные пески удвоили изменчивость картины.
Луна творит прощальные картины.
Пуст запад. Пусто все вокруг него.
И в пустоте умолкли разговоры.
Лишь темнота внимет темноте.

Я люблю его, я люблю его, – на губах у нее звенело,
И она его имя пропела, вылепив на своем языке.
И она ему слово послала, что любит его так сильно,
Что смерть в ничто превратилась, что работа, искусство и дом
Превратились в ничто, а любовь изначальна была
И вечна; и звенело опять на губах – я люблю,
Я люблю; знал он дверь, для него открытую настежь,
А за дверью – новая дверь, и еще, и еще бесконечно,
Зеркала до самых глубин их виденья удвоить, утроить
Торопились: пьянило круженье
Бесконечных зеркал и дверей, то с шарами невиданных ручек,
То без ручек – их можно открыть только медленным, сильным нажимом,
То готовых тотчас распахнуться лишь от нежности прикосновенья.
Знал он, стоит ему захотеть, он свободно последовать мог бы
Быстрым шагом по кругу дверей, слыша
Изредка ласковый шепот: я люблю, я люблю, я люблю,
Или отзвук высокого смеха.
Сколько будет дверей впереди – десять, пять? Сколько —
Пять или десять – миновал он? Возможно ли счесть?
Пыль зеркал, как сама бесконечность.
Я люблю, я люблю, я люблю, – она пела тревожно и быстро
Истомленным высоким сопрано, и он чувствовал предназначенье
Невесомого отзвука смеха, дверь за дверью
И все зеркала и стремленья ее беспредельность.
И предел, за которым всегда путь откроется к новым приделам.

За годом год идет познанье истин,
Открытие случайных очертаний
По атласу, который перелистан.
В едва знакомом – мест любимых облик, —
В их проявлении – безмолвный отклик.
Он принимает форму циферблата, где стрелки устремляются к надежде,

Как то, что в снах неясных было прежде,
Свершается под взрывами желаний.

Листы обугливаются. Память знаний нам изменяет,
Как чувства, что когда-то потрясали нас в юности, уже такой далекой…

Познанье истин в зрелости моей – не постигает разум одинокий…
Есть боль, и не придумана она.
И беспокойно нам, когда над картой
Испании мальчишечья головка склонена.

Отец! Дай встретить час мой судный
Без утешений, без помех!
Я не считаю безрассудно,
Что власть земная спишет грех
Гордыни той, что слаще всех;
Нет времени на детский смех;
А ты зовешь надеждой пламя!
Ты прав, но боль желаний – с нами;
Надеяться – о Боже – в том
Пророческий источник ярок! —
Я не сочту тебя шутом,
Но этот дар – не твой подарок.

Ты постигаешь тайну духа
И от гордыни путь к стыду.
Тоскующее сердце глухо
К наследству славы и суду.
Триумф в отрепьях ореола
Над бриллиантами престола,
Награда ада! Боль и прах…
Не ад в меня вселяет страх.
Боль в сердце из-за первоцвета
И солнечных мгновений лета.

Минут минувших вечный глас,
Как вечный колокол, сейчас
Звучит заклятьем похорон,
Отходную пророчит звон.
Когда-то я не ведал трона,
И раскаленная корона
В крови ковалась и мученьях,
Но разве Цезарю не Рим
Дал то, что вырвал я в сраженьях?
И разум царственный, и годы,
И гордый дух – и мы царим
Над кротостью людского рода.

Я рос в краю суровых гор:
Таглей, росой туманы сея,
Кропил мне голову. Взрослея,
Я понял, что крылатый спор
И буйство бури – не смирились,
А в волосах моих укрылись.