Вячеслав Лейкин: Действующие лица (сборник)

Не имея, не моя, не брея,
Условный, как веха.
И ни грека в нём нет, ни еврея,
Ни горя, ни смеха.

Не помню, кому я завидовал и когда,
Но было. Во лбу пламенело. В аорте стыло.
Зависть – она, очевидно, тем и горда,
Что, обернувшись, видишь зашедшие с тыла

Возможности, шансы, не урванные тобой.
И это твоё неименье, твои потери.
Пока ты угрюмо дул в свой сиплый гобой,
Собратья твои наперебой потели,

Чтоб выиметь славу с листа. Но зависть остра,
А здесь просто некуда деться от жирных пятен,
Оставленных скукой. И краткость не им сестра,
А тем, кто и рад бы успеть, да восторг невнятен.

Но было. Ведь ясно помню желчную слизь.
Слепым не завидовал. Мертвым? Безумным? Детям?
Уставшие верить, возможно, тем и спаслись,
Что всех ревновали ко всем! Занятиям этим

Почти что мистическим нет ни конца, ни дна,
Покуда архангелы не перекроют краник.
Но ты понимал, что планида твой бедна,
И грыз в одиночестве свой непечатный пряник.

Не крался, не рвался вперёд, не брёл по пятам.
Зато и держался с собою на равных. Зато хоть
Себя разумел. А завидовал только котам,
Всегда одинаково чтущим охоту и похоть.

Не тень крыла, а вымысел крыла.
Не сытая, кичливая походка,
Не злое бормотанье вдоль карниза,
Не испещрённый калом император,
А лишь пера под ветром содроганье,
Коротенькие веточки следов
Да тень крыла, нет, вымысел крыла,
Забавный очерк детского рисунка
И неба незастроенные своды,
Где глубь, голубизна и голубь свиты
В едину суть…
Ты Ноя обнадёжил,
Мадонне дал благую весть о сыне.
А ныне что ж?
Ты пакостишь, голубчик,
Ты занят крохоборством, ты заносчив
И неучтив, и солнечные пятна
Не от тебя, как мы предполагали
Тысячелетье прежде, замечая
Не тень крыла, а вымысел крыла.

На заглохшем с июля барометре полная сушь.
Водоводы и щели сошлись в си-минорной токкате.
На случайно застрявшем в сознанье рекламном плакате
Весь в павлинах и пальмах маячит неурванный куш.

Месяц казней египетских, месяц задроченных душ,
Ощутивших себя приложением, скажем, к простате.
Спотыкаешься жить, зарекаешься браться за гуж,
Понимаешь, что всё, что ты понял, ты понял некстати.

Безмятежный и полый, как в бурном апреле вода,
Стал вот именно – полым; пустые тряся невода,
Заводная фортунка неведомо что затевает.

Утро вечера гаже… И вдруг сквозь лазурный пролом
Невозможная птица летит, задевая крылом
Некий остов незримый. И видно, что да – задевает.

Влагодарю, как небо и земля,
И головы, и крыши, и кресты,
И кроны птицегласые стволов,
И парка окустелую печаль,
И берега утравленную дикость.
Влагодарю молчанье соловья,
Осоловелый пересмех скворца,
Скворчащее потрескиванье дятла.
Деревья – вы, я вас влагодарю:
Елею, вязну, оберезеваю;
Каштану в день рождения ношу
Подсвечники;
кудели тополиной
Ношу невероятное бельё;
Над ивой, как над женщиной, смеюсь
И в липы, как в истории, влипаю…
Осина, повернись, ещё, ещё,
Достаточно.
Взгляните, господа,
Вот это руки, вот, взгляните, локти,
Вот пальцы. Да, их много – но ведь это
Не человек, а дерево.
Взгляните —
Вот левый глаз, вот правый – обратите
Внимание на левый – он моргает.
Не правда ли?
Взгляните, господа,
Вот бедра, вот влагалище дупла,
Одна нога – но это ведь осина,
Зачем ей две?
Ей некуда спешить.

Среди прелестных кофточек и туфель,
Уютных брюк, прозрачных комбинаций
Из ничего; средь завали продуктов —
Сыров, жиров, колбас, окороков —
Вдруг на прилавки выкинули солнце,
В честь юбилея выбросили солнце,
Беспечное, сияющее солнце,
Возможно, импорт (кажется, Brasile).

Сначала все опешили немного:
Как продавать – на литры или метры?
Кто будет брать и как с ним обращаться?
Ведь солнце не наденешь и не съешь…
Потом схватились, выставили толпы,
Давай хватать на литры и на метры
(Когда-нибудь и солнце пригодится,
К тому же импорт, кажется, Brasile).

А к вечеру уже не стало солнца.
Ещё клевали голуби осколки,
И продавцы горячими руками
Ссыпали в урны солнечную пыль.
Кто закупил его? Домохозяйки,
Фарцовщики – на случай оборота,
Пенсионеры – на предмет леченья,
Художник (надо срочно тратить деньги!),
Поэт – затем, чтоб вставить в левый глаз.