Владимир Высоцкий - Идет охота на волков…

Злобный король в этой стране повелевал,
Бык Минотавр ждал в тишине — и убивал.
Лишь одному это дано — смерть миновать:
Только одно, только одно — нить не порвать!

Кончилось лето,
Зима на подходе,
Люди одеты
Не по погоде, —
Видно, подолгу
Ищут без толку
слабый просвет.
Холодно — пусть! Всё заберите.
Я задохнусь здесь, в лабиринте:
Наверняка:
Из тупика выхода нет!

Древним затея их удалась — ну и дела!
Нитка любви не порвалась, не подвела.
Свет впереди! Именно там хрупкий ледок:
Легок герой, а Минотавр — с голода сдох!

Здесь, в лабиринте,
Мечутся люди:
Рядом — смотрите! —
Жертвы и судьи, —
Здесь, в темноте,
Эти и те чествуют ночь.
Крики и вопли — всё без вниманья!..
Я не желаю в эту компанью!
Кто меня ждет,
Знаю — придет, выведет прочь.

Только пришла бы,
Только нашла бы —
И поняла бы:
Нитка ослабла…
Да, так и есть:
Ты уже здесь — будет и свет!
Руки сцепились до миллиметра,
Всё — мы уходим к свету и ветру, —
Прямо сквозь тьму,
Где — одному выхода нет!..

Водой наполненные горсти
Ко рту спешили поднести —
Впрок пили воду черногорцы,
И жили впрок — до тридцати.

А умирать почетно было
Средь пуль и матовых клинков,
И уносить с собой в могилу
Двух-трех врагов, двух-трех врагов.

Пока курок в ружье не стерся,
Стрелял и с седел и с колен, —
И в плен не брали черногорца —
Он просто не сдавался в плен.

А им прожить хотелось до́ ста,
До жизни жадным, — век с лихвой, —
В краю, где гор и неба вдосталь,
И моря тоже — с головой:

Шесть сотен тысяч равных порций
Воды живой в одной горсти…
Но проживали черногорцы
Свой долгий век — до тридцати.

И жены их водой помянут;
И прячут их детей в горах
До той поры, пока не станут
Держать оружие в руках.

Беззвучно надевали траур,
И заливали очаги,
И молча лили слезы в тра́ву,
Чтоб не услышали враги.

Чернели женщины от горя,
Как плодородная земля, —
За ними вслед чернели горы,
Себя огнем испепеля.

То было истинное мщенье —
Бессмысленно себя не жгут:
Людей и гор самосожженье —
Как несогласие и бунт.

И пять веков — как божьи кары,
Как мести сына за отца —
Пылали горные пожары
И черногорские сердца.

Цари менялись, царедворцы,
Но смерть в бою — всегда в чести, —
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати.

Упрямо я стремлюсь ко дну —
Дыханье рвется, давит уши…
Зачем иду на глубину —
Чем плохо было мне на суше?

Там, на земле, — и стол и дом,
Там — я и пел и надрывался;
Я плавал все же — хоть с трудом,
Но на поверхности держался.

Линяют страсти под луной
В обыденной воздушной жиже, —
А я вплываю в мир иной:
Тем невозвратнее — чем ниже.

Дышу я непривычно — ртом.
Среда бурлит — плевать на сре́ду!
Я погружаюсь, и притом —
Быстрее, в пику Архимеду.

Я потерял ориентир, —
Но вспомнил сказки, сны и мифы:
Я открываю новый мир,
Пройдя коралловые рифы.

Коралловые города…
В них многорыбно, но — не шумно:
Нема подводная среда,
И многоцветна, и разумна.

Где ты, чудовищная мгла,
Которой матери стращают?
Светло — хотя ни факела́,
Ни солнца мглу не освещают!

Все гениальное и не —
Допонятое — всплеск и шалость —
Спаслось и скрылось в глубине, —
Все, что гналось и запрещалось.

Дай Бог, я все же дотяну,
Не дам им долго залежаться! —
И я вгребаюсь в глубину,
И — все труднее погружаться.

Под черепом — могильный звон.
Давленье мне хребет ломает,
Вода выталкивает вон,
И глубина не принимает.

Я снял с остро́гой карабин,
Но камень взял — не обессудьте, —
Чтобы добраться до глубин,
До тех пластов, до самой сути.

Я бросил нож — не нужен он:
Там нет врагов, там все мы — люди,
Там каждый, кто вооружен, —
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.

Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины и ранги, —
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры — акваланги.