Роман Евстифеев - Попутные песни

жизнь представилась мне в виде
кладбища моих иллюзий,
из меня не вышел лидер,
получился, значит, лузер,

так спокойнее, наверно,
слушать мирно звук гобоя
в редкой записи Мадерна
на виниловых обоях

пусть другие догоняют,
абы как, хоть к верху задом,
как угодно, вертухаи,
а меня не трожьте, гады,

гляньте, нету ли там дыма
догорающей Вандеи?
или это просто мимо
пропылили на тандеме?

крепко в руль вцепились руки
седоков велосипеда,
ну, быстрей за ними, суки,
я не еду, я не еду…

ах, Боже мой, какая малость:
забыться вовремя суметь —
и отойдут болезнь и старость,
и даже смерть, и даже смерть…

забудь, что будешь сам убогим,
про старость и болезнь — забудь,
ждут впереди тебя — дороги,
и светлый путь, великий путь…

не думай! Оставайся юным,
все, чтоб не думалось, — дадим!
а мы, больные старцы, будем
питаться будущим твоим.

Господь на время слякоть вытер,
каменьев в лужу набросав,
и вот он получился — Питер!
России гордость и краса.

мы эту грязь с тобой месили
века, с Петром и без Петра,
так что ж ты лыбишься, Россия,
как будто зелья перебрав?

как будто сотни лет в бреду и
не в силах морок разорвать
опять по Невскому бреду я,
и он мне нравится, опять…

Вся знать страны в огромном зале,
восторги, речи и цветы,
юнцы с горящими глазами
строчат уверенно твиты,

полков партийных командиры,
душ человеческих ловцы,
актеры, жулики, банкиры,
певцы, злодеи и пловцы…

а мы с тобой сидим за сценой,
там, где не нужен свет и грим,
и о бесцельном и бесценном
вполне обсценно говорим…

Мы ведь никогда не знаем сами,
Что там на уме у высших сил…
Мне приснился человек с усами
и за Ладогу прощения просил,

За вранье, за партию, за вбросы,
И за то, что повторить я не берусь,
И слеза его, стекая к носу,
Твердо курс брала на правый ус.

Только что не рвал себе рубаху,
Так хотел спасенья, но тогда
Я сказал — ты будешь послан на х..
Всеми, сразу, быстро, навсегда.

Ты пойдешь нахоженным маршрутом,
Мы тебе рукой помашем вслед,
Жалко, даже грустно почему-то,
Но иного, к сожаленью, нет…

Он обиделся. Сгустились тени,
Сон мой растворился сам собой.
В отблесках горящих бюллетеней
Кто-то брел известною тропой…

я хоть и связан был, но собран,
мешок, готовый ко всему,
когда подвалами минобра
меня приволокли к Нему,

и я лежал, глотая стоны,
а он так легок был и быстр,
что мне казался невесомым,
образования министр,

и, взгромоздив меня на дыбу,
он бил по ребрам и орал:
а вы ноктюрн сыграть смогли бы?
и я играл ему, играл…

слушая мертвых поэтов,
которых когда-то я знал
не то чтобы близко, но все же,
(в географической точке степного пространства
я был послучайнее их
и моложе немного)…
так вот,
слушая мертвых поэтов,
живых и простых, гениальных,
сложных, ленивых и пьяных,
любимых и злых…
слушая мертвых поэтов,
которых когда-то давно
я мерил своею же меркой,
и нас обдувало одним
теплым степным дуновеньем,
и мы не могли надышаться,
и думали — все впереди,
и что надышаться успеем…
слушая мертвых поэтов,
веселых наивных пророков,
я неожиданно понял,
что и они не успели,
и мы не успеем, поскольку
это и есть настоящая жизнь:
когда ты идешь в темноте,
сквозь плотный сгустившийся воздух,
теплый и вязкий,
размывающий все очертанья,
идешь — и боишься начала
восхода холодного Солнца,
ждешь и боишься рассвета,
а он непременно приходит,
но не сразу ко всем, постепенно,
то к одному, то к другому…
и вот, в ожидании утра,
я слушаю мертвых поэтов…