Владимир Высоцкий: Владимир Высоцкий

Мне же – с верою очень везло.

Да и теперь, когда вдвоем летим,

Пускай на ненадежных самолетах, —

Нам гасят свет и создают интим,

Нам и мотор поет на низких нотах.

Бывали «ТУ» и «ИЛы», «ЯКи», «АН», —

Я верил, что в Париже, в Барнауле —

Мы сядем, – если ж рухнем в океан —

Двоих не съесть и голубой акуле!

Все мы смертны – и люди смеются:

Не дождутся и вас города!

Я же знал: все кругом разобьются,

Мы ж с тобой – ни за что никогда!

Мне кажется такое по плечу —

Что смертным не под силу столько прыти:

Что на лету тебя я подхвачу —

И вместе мы спланируем в Таити.

И если заболеет кто из нас

Какой-нибудь болезнею смертельной —

Она уйдет, – хоть искрами из глаз,

Хоть стонами и рвотою похмельной.

Пусть в районе Мэзона-Лаффитта

Упадет злополучный «Скайлаб»

И судьба всех обманет – финита, —

Нас она обмануть не смогла б!

1979

Мне скулы от досады сводит:

Мне кажется который год,

Что там, где я, – там жизнь проходит,

А там, где нет меня, – идет.

А дальше – больше, – каждый день я

Стал слышать злые голоса:

«Где ты – там только наважденье,

Где нет тебя – всё чудеса.

Ты только ждешь и догоняешь,

Врешь и боишься не успеть,

Смеешься меньше ты, и, знаешь,

Ты стал разучиваться петь!

Как дым, твои ресурсы тают,

И сам швыряешь всё подряд, —

Зачем?! Где ты – там не летают,

А там, где нет тебя, – парят».

Я верю крику, вою, лаю,

Но все-таки, друзей любя,

Дразнить врагов я не кончаю,

С собой в побеге от себя.

Живу, не ожидаю чуда,

Но пухнут жилы от стыда, —

Я каждый раз хочу отсюда

Сбежать куда-нибудь туда…

Хоть все пропой, протарабань я,

Хоть всем хоть голым покажись —

Пустое все, – здесь – прозябанье,

А где-то там – такая жизнь!..

Фартило мне, Земля вертелась.

И, взявши пары три белья,

Я – шасть! – и там. Но вмиг хотелось

Назад, откуда прибыл я.

1979

Мой черный человек в костюме сером —

Он был министром, домуправом, офицером, —

Как злобный клоун, он менял личины

И бил под дых, внезапно, без причины.

И, улыбаясь, мне ломали крылья,

Мой хрип порой похожим был на вой, —

И я немел от боли и бессилья,

И лишь шептал: «Спасибо, что – живой».

Я суеверен был, искал приметы,

Что, мол, пройдет, терпи, всё ерунда…

Я даже прорывался в кабинеты

И зарекался: «Больше – никогда!»

Вокруг меня кликуши голосили:

«В Париж мотает, словно мы – в Тюмень, —

Пора такого выгнать из России!

Давно пора, – видать, начальству лень!»

Судачили про дачу и зарплату:

Мол, денег – прорва, по ночам кую.

Я всё отдам – берите без доплаты

Трехкомнатную камеру мою.

И мне давали добрые советы,

Чуть свысока похлопав по плечу,

Мои друзья – известные поэты:

«Не стоит рифмовать «кричу – торчу».

И лопнула во мне терпенья жила —

И я со смертью перешел на ты, —

Она давно возле меня кружила,

Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен,

Коль призовут – отвечу на вопрос,

Я до секунд всю жизнь свою измерил —

И худо-бедно, но тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято, —

Я понял это все-таки давно.

Мой путь один, всего один, ребята, —

Мне выбора, по счастью, не дано.

1979 или 1980

Я никогда не верил в миражи,

В грядущий рай не ладил чемодана, —

Учителей сожрало море лжи —

И выплюнуло возле Магадана.

И я не отличался от невежд,

А если отличался – очень мало,

Занозы не оставил Будапешт,

А Прага сердце мне не разорвала.

А мы шумели в жизни и на сцене:

Мы путаники, мальчики пока, —

Но скоро нас заметят и оценят.

Эй! Против кто?

Намнем ему бока!

Но мы умели чувствовать опасность

Задолго до начала холодов,

С бесстыдством шлюхи приходила ясность —

И души запирала на засов.