Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов

‘There is a budding morrow in midnight:’ —
So sang our Keats, our English nightingale.
And here, as lamps across the bridge turn pale
In London smokeless resurrection-light,
Dark breaks to dawn. But o’er the deadly blight
Of love deflowered and sorrow of none avail,
Which makes this man gasp and this woman quail,
Can day from darkness ever again take flight?

Ah! gave not these two hearts their mutual pledge,
Under one mantle sheltered ’neath the hedge
In gloaming courtship? And, O God! to-day
He only knows he holds her; — but what part
Can life now take? She cries in her locked heart, —
‘Leave me — I do not know you — go away!’

«Полночный час — предвестие зари»:
Так пел нам Китс, английский соловей.
Среди бездымных лондонских теней,
Где над мостом тускнеют фонари,
Луч высветил гладь вод и пустыри,
В смятенье — женщину, мужчину с ней,
Но боль утраты, стыд пропащих дней
Вновь озарятся ль светом изнутри?

Не эти ли два сердца бились в лад,
Плащ на двоих деля, и звездный сад
Внимал обетам? Что же впереди?
Он знает только, что ее настиг;
Она дрожит и подавляет крик:
«Оставь — тебя не знаю — уходи!»

Her lute hangs shadowed in the apple-tree,
While flashing fingers weave the sweet-strung spell
Between its chords; and as the wild notes swell,
The sea-bird for those branches leaves the sea.
But to what sound her listening ear stoops she?
What netherworld gulf-whispers doth she hear,
In answering echoes from what planisphere,
Along the wind, along the estuary?

She sinks into her spell: and when full soon
Her lips move and she soars into her song,
What creatures of the midmost main shall throng
In furrowed surf-clouds to the summoning rune:
Till he, the fated mariner, hears her cry,
And up her rock, bare-breasted, comes to die?

Под сенью яблонь арфу укрепив,
Ткет дивные заклятья чаровница
В аккордах звучных. И морская птица
Волну оставит, слыша их мотив.
Чему колдунья внемлет, слух склонив
К ответным отзвукам подземных гротов,
К глухому ропоту водоворотов
Которым вторят ветер и залив?

Она во власти чар: трепещут струны,
Вот дрогнут губы, песне дав зачин —
Что за создания морских пучин
Объявятся на зов всевластной руны,
Покуда обреченный мореход
К ее скале — на смерть — не приплывет?

Andromeda, by Perseus saved and wed,
Hankered each day to see the Gorgon’s head:
Till o’er a fount he held it, bade her lean,
And mirrored in the wave was safely seen
That death she lived by.
Let not thine eyes know
Any forbidden thing itself, although
It once should save as well as kill: but be
Its shadow upon life enough for thee.

Молила Андромеда, чтоб Персей
Главу Горгоны дал увидеть ей.
И вот герой жену к ручью ведет, —
И отражается в зерцале вод
Смерть, что ее спасла.
Пусть никогда
Тебя не встретит на пути беда, —
Лишь тень ее мелькнет, как отраженье,
Неся тебе не гибель, а спасенье.

I have been here before,
But when or how I cannot tell:
I know the grass beyond the door,
The sweet keen smell,
The sighing sound, the lights around the shore.

You have been mine before, —
How long ago I may not know:
But just when at that swallow’s soar
Your neck turned so,
Some veil did fall, — I knew it all of yore.

Has this been thus before?
And shall not thus time’s eddying flight
Still with our lives our love restore
In death’s despite,
And day and night yield one delight once more?

Да, я здесь был когда-то.
Когда? — припомнить не могу.
Лишь помню трав весенних ароматы
На берегу,
Огни вдали и шумных волн раскаты.

Я был с тобой когда-то.
Когда? Не помню, вот беда.
Твой взгляд вспорхнул за ласточкой крылатой —
И понял я тогда,
Что был там прежде и не ждал возврата.

Все было так когда-то.
А может, нет? А может, вновь
Закружит время нас, и, пережив утрату,
Взойдет любовь,
Чтоб нам светить до нового заката?

These little firs to-day are things
To clasp into a giant’s cap,
Or fans to suit his lady’s lap.
From many winters many springs
Shall cherish them in strength and sap
Till they be marked upon the map,
A wood for the wind’s wanderings.