Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

Об этот
быт,
распухший и сальный,
долго
поэтам
язык оббивать ли?!
Изобретатель,
даешь
порошок универсальный,
сразу
убивающий
клопов и обывателей.

Щеки,
знамена —
красные маки.
Золото
лозунгов
блещет на спуске.
Синие,
желтые,
красные майки.
Белые,
синие,
черные трусики.
Вздыбленные лыжи
лава
движет.
Над отрядом
рослым
проплывают весла.
К молодцу молодцы —
гребцы,
пловцы.
Круг
спасательный
спасет обязательно.
Искрятся
сетки
теннисной ракетки.
Воздух
рапирами
издырявлен дырами.
Моторы зацикали.
Сопит,
а едет!
На мотоцикле,
на велосипеде.
Цветной
водищей
от иверских шлюзов
плещут
тыщи
рабочих союзов.
Панёвы,
папахи,
плахты
идут,
и нету убыли —
мускулы
фабрик и пахоты
всех
советских республик.
С площади покатой
льются плакаты:
«Нет
аполитичной
внеклассовой физкультуры».
Так и надо —
крой, Спартакиада!
С целого
белого,
черного света
по Красной
по площади
топочут иностранцы.
Небось
у вас
подобного нету?!
Трудно добиться?
Надо стараться!
На трибуны глядя,
идет
Финляндия.
В сторону
в нашу
кивают
и машут.
Хвост им
режется
шагом норвежцев.
Круглые очки,
оправа роговая.
Сияют значки
футболистов Уругвая.
За ними
виться
колоннам латвийцев.
Гордой
походкой
идут англичане.
Мистер Хикс,
скиснь от отчаянья!
Чтоб нашу
силу
буржуи видели,
чтоб легче
ска́лились
в военной злости,
рабочих
мира
идут представители,
стран
кандальных
смелые гости.
Веют знаменами,
золотом клейменными.
«Спартакиада —
международный
смотр
рабочего класса».
Так и надо —
крой, Спартакиада!

Вы
на ерунду
миллионы ухлопываете,
а на изобретателя
смотрите кривенько.
Миллионы
экономятся
на массовом опыте,
а вы
на опыт
жалеете гривенника.
Вам
из ваших кабинетов
видать ли,
как с высунутыми языками
носятся изобретатели?
Изобрел чего —
и трюхай,
вертят
все
с тобой
вола
и
назойливою мухой
смахивают со стола.
Планы
кроет
пыльным глянцем,
полк
мышей
бумаги грыз…
Сто четырнадцать инстанций.
Ходят вверх
и ходят вниз.
Через год
проектов кипку
вам
вернут
и скажут —
«Ах!
вы
малюточку-ошибку
допустили в чертежах».
Вновь
дорога —
будто скатерть.
Ходит
чуть не десять лет,
всю
деньгу свою
протратя
на модель
и на билет.
Распродавши дом
и платье,
без сапог
и без одеж,
наконец
изобретатель
сдал
проверенный чертеж.
Парень
загнан,
будто мул,
парню аж
бифштексы снятся…
И
подносятся ему
ровно
два рубля семнадцать.
И язык
чиновный
вяленый
вывел парню —
«Простофон,
запоздали,
премиальный
на банкет
растрачен фонд».
На ладонях
гро́ши взвеся,
парень
сразу
впал в тоску —
хоть заешься,
хоть запейся,
хоть повесься
на суку.
А кругом,
чтоб деньги видели
— укупить-де
можем
мир,—
вьются
резво
представители
заграничных
важных фирм.

Товарищ хозяйственник,
время
перейти
от слов
к премиям.
Довольно
болтали,
об опытах тараторя.
Даешь
для опыта
лаборатории!
Если
дни
опутали вести
сетью вредительств,
сетью предательств,
на самом важном,
видном месте
должен
стоять
изобретатель.

Длятся
игрища спартакиадные.
Глаз
в изумлении
застыл на теле —
тело здоровое,
ровное,
ладное.
Ну и чудно́ же в самом деле!
Неужели же это те,—
которые
в шестнадцатичасовой темноте
кривили
спины
хозяйской конторою?!
Неужели это тот,
которого
безработица
выталкивала
из фабричных ворот,
чтоб шел побираться,
искалечен и надорван?!
Неужели это те,
которых —
буржуи
драться
гнали из-под плетей,
чтоб рвало тело
об ядра и порох?!
Неужели ж это те,
из того
рабочего рода,
который —
от бородатых до детей —
был
трудом изуродован?!
Да!
Это — прежняя
рабочая масса,
что мялась в подвалах,
искривлена и худа.
Сегодня
обмускулено
висевшее мясо
десятью годами
свободного труда.

Скушно Пушкину.
Чугунному ропщется.
Бульвар
хорош
пижонам холостым.
Пушкину
требуется
культурное общество,
а ему
подсунули
Страстной монастырь.
От Пушкина
до «Известий»
шагов двести.
Как раз
ему б
компания была,
но Пушкину
почти
не видать «Известий» —
мешают
писателю
чертовы купола.
Страстной
попирает
акры торцов.
Если бы
кто
чугунного вывел!
Там
товарищ
Степанов-Скворцов
принял бы
и напечатал
в «Красной ниве».
Но между
встал
проклятый Страстной,
всё
заслоняет
купол-гру́шина…
А «Красной ниве»
и без Пушкина красно́,
в меру красно
и безмерно скушно.
«Известиям»
тоже
не весело, братцы,
заскучали
от Орешиных и Зозуль.
А как
до настоящего писателя добраться?
Страстной монастырь —
бельмом на глазу.
«Известиям»
Пушкина
Страстной заслонил,
Пушкину
монастырь
заслонил газету,
и оба-два
скучают они,
и кажется
им,
что выхода нету.
Возрадуйтесь,
найден выход
из
положения этого:
снесем Страстной
и выстроим Гиз,
чтоб радовал
зренье поэтово.
Многоэтажься, Гиз,
и из здания
слова
печатные
лей нам,
чтоб радовались
Пушкины
своим изданиям,
роскошным,
удешевленным
и юбилейным.
И «Известиям»
приятна близость.
Лафа!
Резерв товарищам.
Любых
сотрудников
бери из Гиза,
из этого
писательского
резервуарища.
Пускай
по-новому
назовется площадь,
асфальтом расплещется,
и над ней —
страницы
печатные
мысль располощут
от Пушкина
до наших
газетных дней.
В этом
заинтересованы
не только трое,
займитесь стройкой,
зря не временя́,
и это,
увидите,
всех устроит:
и Пушкина,
и Гиз,
и «Известия»…
и меня.