Юрий Левитанский - Черно-белое кино (сборник)

А как я умирал на железной койке,
молодой, со вспоротым животом!
Оказалось, что это сначала – горько,
но совсем спокойно было потом.
Я лежал в проходе, под мягким светом,
и соседи, сгрудившиеся у моих ног,
«Не жилец!» – твердили. Но я об этом
ничего, разумеется, знать не мог.
Я лежал в бреду и, сдаваясь бреду,
рассуждал на исходе второго дня:
в той стране печальной, куда я еду,
есть друзья хорошие у меня.
И по мере того, как сознанье гасло
где-то в темных глубинах, на самом дне,
на душе у меня становилось ясно
и спокойствие разливалось по мне.
Мне казалось – в светлом высоком зале
моего пришествия ждут друзья…
Умирал я. В тот вечер врачи сказали,
что уже помочь тут ничем нельзя.
Но я молод был. Я был юн. Я выжил.
Был сужден мне, видно, иной удел.
Опираясь на палку, я в город вышел.
Я другими глазами на мир глядел.
Я забвенью предал его пороки.
Я парил над богом и над людьми.
Все философы мира и все пророки
мне казались маленькими детьми.

Годы людей стирают. Плачут они, стенают.
А люди живут как люди. А люди белье стирают.
Подсинивают его синькой. Крахмалят его крахмалом.
Развешивают над землею фамильные свои флаги.
И вот на жердях забора, над зеленью косогора,
висят штаны Пифагора или трусы Платона.
И ветер его трусами играет, как парусами.
И это не обедняет – это объединяет.
О, дворники и министры, как схожи у вас надежды!
Как схожи у вас одежды, монахи и атеисты!
Стекают капельки влаги с сорочек и комбинаций,
и вьются они, как флаги объединенных наций.

Я давно знаю, что, когда умирают люди
и земля принимает грешные их тела,
ничего не меняется в мире – другие люди
продолжают вершить свои будничные дела.
Они так же завтракают. Ссорятся. Обнимаются.
Идут за покупками. Целуются на мостах.
В бане моются. На собраньях маются.
Мир не рушится. Все на своих местах.
И все-таки каждый раз я чувствую – рушится.
В короткий миг особой той тишины
небо рушится. Земля рушится.
И только не видно этого со стороны.

В мирозданье,
как в зданье пустом, —
ни огня и ни звука.
Эй, хоть кто-нибудь там,
отзовитесь!
Вы уснули, должно быть?
Или просто уехали все
по туманным шоссе
на серебряных велосипедах —
погулять,
побродить
по окрестным туманностям?
На рыбалку ушли,
на охоту,
окончив работу
в субботу, —
на весь выходной?
Завтра вечером
вы возвратитесь домой
с золотыми огромными рыбами
и с охапками синих цветов.
Вы забросите удочки в угол,
поставите в банки цветы
и положите рыб в холодильник.
А потом заведете будильник
на восемь
и ляжете спать,
чтобы вдруг не проспать
на работу.
Я стою в ожиданье,
когда вы вернетесь домой,
побродив по окрестным лесам.
Очень долгим он кажется,
ваш выходной,
по земным моим быстрым часам!

Я сказал бип-бип, и вы уже поняли, что я имею в виду.
Ракеты в небо ночное подняли маленькую звезду.
А чужая планета, как шарик, вертится, мигает вдали, зовет.
С детства хочется, с детства верится: кто-нибудь там живет.
Это свойственный человечеству, нашей крови земной,
с дней колыбели – страх одиночества, только масштаб иной.
И я швыряю гудящим мячиком в полночные небеса.
И он там бредет одиноким мальчиком сквозь сумрачные леса.
Он пробирается черной чащею, черную мнет траву
и в чащу, в ее темноту молчащую, громко кричит: – Ау! —
А тьма кромешная все не кончится. А лес-то непроходим.
А мы не верим, а нам не хочется – одиночества не хотим.
В звезду оранжевую и в зеленую вглядываясь, зову.
Как маленький мальчик, на всю Вселенную громко кричу: – Ау!

Чертов ящик, моя страсть и наказанье!
А не выключу, и лучше не проси!
Только шорох, только легкое касанье —
и пошла Земля вертеться на оси.
Где дорога? Я в лесу глухом затерян.
Сколько раз пытался выбраться – не мог.
Вижу терем деревянный. Что за терем?
Кто живет в тебе, о терем-теремок?
В трех оконцах освещенных ветры свищут.
Настежь ставенки, да двери на замках.
Я в лесу глухом затерян. Меня ищут.
Окликают – всё на разных языках.
Окликают, суетятся бестолково,
голоса их не умею различать.
Заглушить один старается другого,
каждый хочет остальных перекричать.
Убеждают. Осуждают. Негодуют.
То хулят меня, то пряник мне сулят.
Я затерян в океане. Ветры дуют.
Сорок ветров мою душу веселят.
Сорок ветров – то синицей, то сиреной.
Три фонарика, три маленьких огня.
Я песчинка. Я затерян во Вселенной,
и Земля никак не может без меня.
Вот и плачет, и судачит бедный шарик,
зажигает свой фонарик потайной,
и бежит за мной с фонариком, и шарит,
и зовет меня, и гонится за мной.
Загорается фонарик троекратно.
Бедный шарик, он выходит из себя.
И тогда я говорю ему:
– Ну ладно, ты не бойся, ну куда я без тебя! —
И вздыхает, и бормочет, засыпая,
на плечо мне свою голову клоня,
одинокая планета голубая,
как ребенок на коленях у меня.