Джованни Боккаччо - Фьезоланские нимфы

И с каждым днем спокойней становилась
И тверже Мензола, убеждена,
Что к ней все уваженье сохранилось
Ее подруг, считавших, что она,
Как и они же, чести не лишилась,
И лжи ее поверивших сполна,
Так что казалось ей, что и Диана
Уж ни греха не вскроет, ни обмана.

Не значит это, что она изгнала
Из сердца Африка, иль чтоб могла
Забыть услады прежние, — нимало;
Иль чтоб его тихонько не звала,
Когда не страшно, или не вздыхала
По там частенько, ласково-мила;
Влюбленную, любовь ее страшила, —
Она огонь глубоко в сердце скрыла.

И, как всегда, бродить уже решилась
С подружками она, с копьем в руке,
Охотясь. Вот в том месте очутилась,
Где Африко сдалась. И вдалеке
Любуясь, завздыхала, умилилась,
Чуть слышно молвя в сладостной тоске:
«Мой Африко, всей радостью земною
Ты здесь упился, овладевши мною!

Теперь уж я не знаю, что с тобою,
Но, думаю, тоскуешь обо мне
Глубоко. Только не моей виною:
Страх не дает мне мыслить об огне».
Так говоря, желала всей душою,
Чтоб Африко доволен был вполне,
Теперь уверенная уж заране,
Что все здесь тайна — нимфам и Диане,

Так Мензола любила и не смела
Любить — и подневольною жила,
Лицом прекраснейшим чуть побледнела,
Затем, что в лоне тихо зацвела
Плодом любви и им отяжелела.
Три месяца в неведенье была,
Что быть ей матерью, в великой боли
Родивши сына — и не минуть доли.

Природа между тем свой ход свершала,
И на четвертом месяце, слышна,
Жизнь существа быть ясной начинала,
Которое в себе несла она.
Всем этим озабочена немало,
Дивилась Мензола, изумлена,
Что стан и бедра явно пополнели,
И так окрепли, и отяжелели.

И Мензола, не ведая, в чем дело,
Была тут очень всем удивлена, —
Ведь никогда ни сына не имела,
Ни дочери; и думала она;
«Иль это к худу, что теряет тело
Всечасно стройность? Верно, я больна,
И с каждым днем я становлюсь тяжело, —
Упасть бы хоть безвольно, в самом деле!»

Близ Мензолы — по берегу с полмили —
В то время нимфа некая жила
(Ее жилье чащобы затаили),
Во врачеванье сведущей слыла
Превыше всех и знала в полной силе
Премудрости науки — без числа.
И ей уж больше сотни лет считалось,
И нимфа Синедеккья называлась.

К ней Мензола-простушка побежала
И молвила: «О мать, мне твой совет
Необходим». И тотчас рассказала,
Что чувствует и как боится бед.
Та головой поникшей покачала,
Смущенная, и молвила в ответ:
«Ты, дочь моя, с мужчиной согрешила,
И не могу, чтоб это тайной было».

Тут Мензола всем ликом покраснела,
Такие речи слыша, со стыда;
И, видя, что не скрыть такого дела,
Потупилась, робея; и, горда,
Обидеться хотела — не посмела,
Увидела, что не минет беда
В глазах у той, что все уже узнала,
И молча, и не глядя зарыдала.

И Синедеккья тотчас убедилась
Из этих слез и чистого стыда,
Что не по доброй воле все случилось,
Что тут не преступленье, а беда.
И бедная насильно подчинилась.
Она смягчилась несколько тогда
И, чтобы деву ободрить немного,
Заговорила медленно и строго:

«Тут прегрешенье, дочь моя, такое,
Что не мечтай надолго скрыть его.
И так как сделала ты зло большое,
Не должно, чтоб гордыни торжество
Тебе сказало: это все — пустое;
Ведь вправду ты погибла оттого.
Попробуем помочь; скажи мне: кто же
Похитил чистый цвет твой, всех дороже?»

Но Мензола словца не проронила,
А со стыда поникла головой,
В колени Синедеккьи лик сокрыла,
Услышавши один вопрос такой.
И вместо глаз лишь два потока было,
Наполненных обильною водой,
И непрерывно так она рыдала,
Безмолвная, и все не отвечала.

Но в речи Синедеккьи вдруг открылось
Ей все — и сквозь рыдания и стон
Отрывисто, чуть слышно повинилась:
Как юношей обман произведен,
Как дело началось и как случилось,
Как ею овладел насильем он.
А после все отчаянней рыдала
В огне стыда и к смерти все взывала.

Старуха нимфа, слыша, как все было,
Какую тонкую сплетая сеть,
Ее в обман вовлек юнец постылый,
Несчастной не могла не пожалеть.
И вот ее немного пожурила
За промах, чтоб ей вновь не потерпеть
От легковерья, чтоб уж не грешила,
Вновь обмануть себя не допустила.