Джованни Боккаччо - Фьезоланские нимфы

Но больше трех часов так миновало,
А Мензолы все было не видать.
Он столько ждал, что солнце уж пылало
Так яростно, что тяжело дышать
От жару было, и его нимало
Цветы, венки не стали развлекать,
Он тосковал, он ужасов боялся
И взорами испуганно метался.

И начал он: «Увы! — в душе взывая. —
Что может это значить? Нет ее!»
И, мысли странные перебирая,
Искал унять смятение свое.
Случайностей родилась в мыслях стая —
Обильно ими всякое житье, —
И, жаждая любой такой причины,
В уме он строил всякие картины.

Час близился к вечерням. Подступила
Мгла сумрака, и день уж угасал,
А Мензола так и не приходила.
Терзался Африко и горевал,
Растерянный; на сердце смутно было,
Когда, решившись уходить, сказал
Печально он: «Быть может, повстречались
Подружки по дороге, привязались —

Да, может быть, ее и удержали,
И, значит, мне б ее напрасно ждать.
И вижу — звезды ночи замерцали,
А путь еще далекий мне держать.
И в этой чаще странной пусть печали
И ожидания смешны, — опять
Сюда вернусь я завтра же с рассветом».
И он пошел на холм в решенье этом.

Проснулась Мензола часу в девятом,
Исполнена страданий и скорбей.
В ее уме, сомненьями объятом,
Вставала мысль, одна другой страшней.
Она металась, как в кругу заклятом,
И просто мысль не приходила ей
О данном накануне обещанье
Вновь к Африко вернуться на свиданье.

Но так раскаянье и сожаленье
Владели ей, что помогли решить:
По договору — утра приближенье
Встречать вдвоем — и вовсе не ходить;
Но всей душой, во всем — в любом движенье
Свой грех великий постараться скрыть,
Так что, когда Диана вновь вернется,
В ней подозренье и не шевельнется.

Но все ж не мог из памяти сердечной
Исчезнуть Африке; к нему она
Что миг — то льнет, любови бесконечной
И тайного желания полна.
Но так владел ей страх Дианы вечный,
Что, мыслью робкой порабощена,
Туда уже не смела и прокрасться,
Где Африко иль где он мог попасться.

Так день прошел, еще, опять и снова,
Прошла неделя, месяц миновал,
Как Африко не видел дорогого
Лица любимой. Жил он и страдал.
И все влекло его — не знал иного, —
Все к лесу, где он Мензолу лобзал,
И все ее разыскивал, блуждая
И чудеса о ней воображая.

Но не являлась облегчить томленья.
Так что Фортуна сжалилась над ним,
Скупая до сих пор на наслажденья,
Увидев, как он бледен, как томим,
Страдальцу оказала снисхожденье:
Ведь отдых и ему необходим,
А бродит он, беседуя с собою,
Не ведая мгновения покою.

И вот, когда второй уж месяц длился,
Как, Мензолы не видеть осужден,
Он большим бы страданием томился,
Да был уж до предела доведен, —
Казалось, будто в зверя обратился
Всем видом, голосом, молчаньем он,
И голова кудрявая тускнела,
И все молчал, как будто онемелый, —

И пас однажды, как обычно, стадо
В давно знакомом месте под горой,
И в мысль ему вошло тогда, что надо
Пойти туда, где давнею порой
Ему клялася Мензола-отрада
К нему вернуться. Кинулся стрелой,
Большое стадо бросив без охраны,
С одним копьем, один к своей желанной.

И, подошедши к водам в той долине,
Где Мензолой своею овладел,
Глядел вокруг и, стоя посредине,
«О Мензола, — сказать себе посмел, —
Не верю, ты ль рушительница ныне
Обета, что мне клятвой прозвенел
Священною сюда ко мне вернуться?
Ведь богу, мне ль — придется обмануться.

Напомню ли, как тут мы обнимались,
Слились в одно сплетенье жадных рук;
Клялась вернуться, и очей касались
Уста — и лгал напрасной клятвы звук,
И тут — не навсегда ль мы расставались?
Меж нами даль горчайшей из разлук.
Напомню ли, какие уверенья
Ты расточала, чуждая сомненья?»

Перескажу ль все стоны, воздыханья,
Что Африко, рыдая, издавал?
И, бередя несносные терзанья,
За мигом миг, вращаясь, восставал, —
Малейшие любви воспоминанья,
И добрые, и злые. Он страдал
Час от часу несносней и тяжеле —
И кончить положил он в самом деле.

И он остановился над водою,
Копье в руке блестящее зажал
И острие уставил пред собою,
А древко в землю. «Злой Амур! — сказал. —
К какой судьбе я приведен тобою!
Вот умираю, грозный час настал!
И все же пусть мой миг последний минет,
Когда надежда вовсе дух покинет.