Джованни Боккаччо - Фьезоланские нимфы

И подошла она к своей пещере,
С глубокой думою в нее вошла.
Предстали вновь страданья и потери.
«О горе мне! — она произнесла. —
Зачем, прекрасная, по крайней мере
Я у ручья в тот день не умерла
Перед Дианой или в день злосчастный,
Как мне явился юноша прекрасный!

He знаю, глупая, как появиться
Опять к Диане мне? С каким лицом?
Как повернуться? И на что решиться?
Я вся горю и страхом, и стыдом,
И все во мне как будто леденится,
Дыханье в горле сдавлено клубком
И от печали, и от жуткой боли,
Томящей сердце, сжатое в неволе.

Приди, о смерть, к несчастной обделенной,
Приди же к этой грешнице мирской,
Приди ты к ней, в несчастный час рожденной!
Не медли ты! Чем, если не тобой,
Счастлива буду с честью оскверненной
Девической? Сердечный голос мой
Твердит, что если не придешь ты скоро,
К тебе приду навстречу — от позора.

Увы, подружки, думаете вы ли,
Что я из круга вашего ушла?
Увы, подружки, что меня любили
Так искренно, покуда я цвела
Невинностью, — теперь бы вы убили,
Как зверя дикого, исчадье зла,
Что чистоту навек свою сгубило
И наши все законы преступило!

Именовать вольны меня с тобою,
О Каллисто, что, как и я, была
Когда-то нимфой, после ж злой судьбою
В тебя впилась Дианина стрела.
Зевс обманул тебя, и ты живою
Медведя вид свирепый приняла,
В лесах блуждая, от охот бежала
И уж не говорила, а рычала.

Дианина подруга, нимфа Чалла!
Муньоне надругался над тобой,
Диана ж поносить не перестала,
Пронзивши с юношей одной стрелой!
И стала ты ручьем, и зажурчала
Волна Муньоне под твоей волной.
В ваш круг отныне быть и мне приятой!
Мое бесславье — этот день проклятый!

И то мне чудится — Диана тело
Мне расплеснула быстрою рекой,
То — шкурой зверя спину мне одела,
То перья птицы стан покрыли мой,
То — дерево — листвой я зашумела
И потеряла прежний вид людской.
Копье носить я недостойна боле
И нимфою охотиться на воле.

Отец мой, мать моя! Вы, сестры, братья!
Когда, меня Диане посвятив,
Священные вы мне надели платья,
Раздался, помню, твердый ваш призыв,
Чтобы клялась Диану почитать я
И всех, кто с ней. И, в горы проводив,
Оставили — не с тем, чтоб я грешила,
Но чтобы девство навсегда хранила.

Не мыслите, что верность я попрала
Святой Диане, что глухой тоской
Душа полна; не знаете нимало,
Какая боль сменила мне покой.
А знали бы — как жалость бы бежала
Родных сердец! И с ревностью какой
Меня бы вы, отступницу, убили —
И дело бы благое совершили!»

Так сильны были муки и рыданья
Несчастной Мензолы, так тяжек был
Жестокий вопль безмерного страданья,
Что нет в стихах моих потребных сил
Их выразить и дать именованья
Хоть сотой доле их. Тот вопль, уныл,
Растрогал бы деревья или камни, —
Такая сила в слове не дана мне.

И в сетованьях этих и в рыданье
Вся ночь прошла. Но только воспарил
Великолепный день в красе, в сиянье —
Глаза ее в слезах отяжелил
И, во всю ночь бессонное, сознанье
С дыханием ее остановил, —
Она уснула, слезы все роняя,
От тяжкого страданья отдыхая.

А Африко, огнем любви пылая
Как никогда, покоя не обрел;
И, лишь увидел — ночь уходит, тая,
Почти бессонный, поднялся. Пошел
Он в гору, прямо к месту поспешая,
Где накануне с Мензолой провел
Сладчайший день и радости, и страсти,
Что был потом тяжело злой напасти.

Тут Мензолу застанет он, конечно;
Но, не застав, сказал себе: «Ну, вот
Ведь слишком рано». Начал ждать беспечно,
Чтобы его она, когда придет,
Застала здесь. Мнил, что не бесконечно
То ожиданье. На венки сберет
Цветов он пестрых. Вот он тихо бродит,
Большие, малые цветы находит.

Один сплетя, себе он надевает
На кудри русые. Затем другой
Плесть из цветов роскошных начинает,
Меж ними ветви с ловкостью большой
Дерев пахучих, нежных заплетает,
Промолвив: «Этим же своей рукой
Ей обовью головку золотую
Когда придет, а после поцелую».

Так Мензолы своей все дожидался
Напрасно он: она еще спала;
Цветы сбирая, мальчик развлекался —
И скука ожиданья не гнела,
Он взором к лесу часто устремлялся —
Туда-сюда: вот-вот, она пришла;
Глядит и внемлет; лист зашевелится
На кустике — уж Мензола помнится.