Эдуард Лимонов - Атилло длиннозубое

Я, овеваемый тюрьмою,
В стране тяжелых, вязких каш —
Нимб над священной головою,
Жил средь воров, Серег и Саш.

Жил как зеленый Бодхисатва
И медными руками ел
Затем, надежно и бесплатно,
Внезапно полностью прозрел…

Там сквозняки тюрьмы простые
Меня трепали словно куст,
И молодые часовые
Светились лицами искусств

По Петербургу густо-желтому
Ты, Достоевский лысый, шел к кому?

Ты, Гоголь, от кого бежал?
Литейный в ужасе дрожал,

И Лиговский, закрыв лицо руками,
Ты оросил проспект слезами…

В ночной Исакий Гумилева,
Поверив в Ставке Могилева,

О Николай, ты стал кровав!
Был ВЧК при этом прав…

О длинноносые мужчины!
О гауляйтер Польши Кох!
Их грузные бронемашины
Германских полевых дорог…

Прорубливая меж Силезий
Мечом, что метит в Кенигсберг.
И вот орда германцев лезет,
Пересекая вены рек…

Как молодая игуана,
Как пожилой Чуфут-Кале,
Над Ленинским проспектом рано
Сижу, шершавый, на скале.

Спешит Фифи в железный офис,
Ее энергий темных гроздь
Желает выпрыгнуть вдруг off из
Куда вонзался злой мой гвоздь…

Вот кинооблик Императора,
И армия в царя не вслушивается,
Показывают в Могилеве.
И все уже на честном слове,

И вниз Империя обрушивается,
И армия Царя не слушается,
И к Ленину бегут солдаты,
И Троцкому они придаты.

А Алексей-царевич, сын,
Теряет кровь как керосин.
Все бледный ходит и лежит,
Над ним Распутин ворожит
И желтая жена царя
Что по-немецки говоря….

Такая вышла кинолента
О жизни в сердце континента

Криптид в составе «Точки.ру»,
Где птеродактили в Перу
Летают, зубы обнажая,
Драконы желтого Китая…

И птерозаврами кишит
Известно, Замбия ночная,
Там «конгамато» пролетит,
Зубами острыми зияя.

И, ужасами искажен,
В воде французик бледнолицый
Глядит наверх, заморожен,
В того, что принял он за птицу.

Прекрасных девок нежные тела
(«…Распутница! Психея! Маргарита!»),
Как Беатриче Данте повела
Меня к окну, окно было открыто.

И, оттопырив кобылиный круп,
Как ты, о моя тонкая, дрожала!
Уверен, что слюна из твоих губ,
Пусть я не видел, но она бежала…

Как жаль, что войн в Европе нет,
В проливах не всплывут подлодки,
Тяжеловесны и коротки,
Сигарной формы, ржавый цвет…

Германский офицер с усами
Стоит на палубе, и нас
Рассматривает он «цейсáми»,
Интересуясь: «Was ist das?».

А мы, селедкою пропахли,
Стоим в тяжелых свитерах
Фрицы в подлодке своей чахли,
А мы прогоркли на ветрах…

Суды вонючие России,
Где судьи бродят как Кащеи
И пресмыкаются как змеи,
И продвигаются как «Вии»,

Где узники дрожат в оковах,
Где плачут родственники плохо
Потеет едкая эпоха,
И сотрясается в основах…

Там приставы все косоглазы,
Там плоскостопы адвокаты,
Милиционеры долговязы
И неуклюжи, как солдаты…

Там лица судорогой сводит,
Глаза ленивые и злые,
Там упыри и ведьмы ходят,
Все в прокурорах – голубые…

Вот – секретарь парнокопытный,
И опер вот – членистоногий,
Сам Дьявол, бледный, но безрогий,
Им председатель колоритный…

Он мантией взмахнет – и серой
Все коридоры он окатит,
И клювом, птичьею манерой,
Вдруг осужденного он схватит…

Толпа рабочих, с братом брат,
Бетонный строят зиггурат.
И неприятные, сырые,
Восходят стены дрожжевые

И крупных окон в них набор,
Но Господь, зрением остер,
Он сверху землю озирает
И что построят – разрушает…

Он явно никогда не рад,
Что люди строят зиггурат.
Невидимым плевком в полете
Он тихо харкнет по работе.

И стены мощные падут.
«Вас здесь не любят и не ждут,
Ишь что надумали, приматы!»
И из ушей он вынет ваты…

Не в августе подул сквозняк,
Свободой в Родину подуло,
Когда эМ. Горби снял пиджак,
Нас платьем Татчер захлестнуло

Озноб международных встреч,
Нарзана брак и кока-колы,
Свободе предстояло течь
Струей сквозь этой Татчер полы

Ей тощий Рейган подсобил,
И, скорчившись от страшной боли,
эМ. Горби Родину убил
Своей свободой поневоле.