Юлия Мамочева - Инсектариум

То, о чем довелось мне рассказывать вам сегодня, было настоящим в ту пору, когда был я совсем юн. О нет, мои верные слушатели, это нимало не опровергает истинности моего рассказа! Просто… события, воскрешенные мною, теперь — дело прошлое. А разворачивались они — дай Господь старику памяти! — в последний день второго месяца весны тысяча семьсот незапамятного года. День, состарившись, непременно обращается в ночь. А она уже, в свою очередь, (знали бы вы, как люблю я это её свойство) — никогда не отказывает себе в удовольствии дать начало новому дню; что касается нашей истории — то был первый день мая, ясный и солнечный — точно в противовес предшествовавшей ему ночи, темноликой его родительнице. В тот день навсегда покинула злосчастное графство Кларисса, сводная моя сестра, с которою (вопреки обоюдному несогласию) я едва не сочетался узами брака. Слуга сообщил мне, что видел, как она, с выражением обреченного спокойствия, направлялась к дворцовым воротам, отчего-то поминутно оглядываясь на старинную фамильную часовню нашего семейства.

О, да. Пало королевство. Пало, лишившись святого заступничества Папы, оскорблённого бесчестной изменой августейшего родственника. (Лишь, вероятно, самый дремучий в своей наивности глупец мог предположить, что Королева оставит без должного внимания… впрочем, долой многословие, вы и сами догадались, о чем идёт речь).

Пало некогда могущественное королевство. Как вы могли только что убедиться, я даже фактически забыл его мертвеющий язык — свой родной язык, на котором теперь изъясняюсь крайне прескверно. Лишь пару фразу пока ещё связать выходит:

Тьфу, проклятие!.. Пару фраз посулил, а ни единой не изрёк. О, хвастовство — с пелён тебе я был подвластен.

Так или иначе, отпрыск ныне не существующего государства (название которого настолько безвозвратно исчезло со всех возможных карт, что стёрлось и из памяти бывших подданных, к их неподдельному стыду), умру я австрийцем, как умерла австрийкой моя почтенная женушка, впрочем, австрийкой и рождённая. Вскоре после её кончины (минул уж год, как же быстро летит время в старости!..) я, овдовевший на пороге собственной немощи, отправился посетить родные земли. Ох и скоропостижно же были они поделены между европейскими королевствами (бывшими соседями моей погибшей Отчизны) с позволения и — надо полагать — высочайшего благословения Ватиканского дяди обманутой Королевы. Очевидно, с того же благословения, каким незадолго до того руководствовался и безызвестный Судья, вынесший приговор Их Согрешившему Величеству… Приговор, гласивший… Нет, больно, больно… Пало королевство. Нет его больше. Графский дворец стал монастырём. В бывших моих покоях послушники ежеутренне приветствуют молитвою восходящее солнце.

(В темноте оранжевым квадратом появляется окно с восходящим солнцем. Пассий это замечает.)

Последую-ка и я их примеру.

(Тяжело встаёт, подходит к окну и тихонько молится.)

Отец Бенедикт нынче похвалил бы меня. О да, умилился бы, святая душа!.. Я столкнулся с ним, едва войдя в сад (вот уже не первое десятилетие как монастырский!). В сад, где бегали мы мальчишками, укрываясь друг от друга в тени древних лип. Я столкнулся с Бенедиктом, едва войдя в сад. Столкнувшись — едва узнал.

Постарев в разлуке, увиделись мы, когда я, овдовевший на пороге собственной немощи, приехал в некогда родные земли. Чуть менее года назад. Хотя об этом вы, кажется, уже слышали.

Бенедикт… Только сказал я ему о смерти жены своей (даже её почтенного имени назвать не успел!), как он изменился в лице, знаком попросил меня замолчать и увлёк за собою в свою келью. Там вручил мне друг моей юности вот это.

(Показывает зрителю цветок, красный, словно кровь.)

Вручил со словами: