Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Наяву ли, не в мечте ли я коснулся ее руки?
И огонь, и трепет в теле… Я коснулся ее руки.
В ароматном мраке ночи, чтоб домой ей пройти помочь,
В кипарисах, что чернели, я коснулся ее руки.
Как пастух, в игре искусный, не испытанной им еще,
Но отзывчивой свирели, я коснулся ее руки.
Как находчивый охотник им изловленной, неручной,
Но уж ласковой газели, я коснулся ее руки.
Словно путник истомленный серебрёного кувшинá
С влагой свежею ущелий, я коснулся ее руки…
Как козленок – ветки вешней, первой лилии – мотылек,
Гибкой удочки – форели, я коснулся ее руки.
Тонкой, нежной, обнаженной, ах! с круглящимся локотком,
Чьи изгибы холодели, я коснулся ее руки…
То случайно ли свершилось, или сам я того желал,
Иль мы оба захотели, – я коснулся ее руки.
А теперь не сплю ночей я, грежу только лишь об одном:
Ах, когда бы здесь, в постели, я коснулся ее руки!
А потом и уст, и персей, так же пламенно и легко,
Как во мраке еле-еле я коснулся ее руки…

Если я бледна, нема, в том луна лишь виновата.
Если я схожу с ума, в том луна лишь виновата.
Ах! Жалею я почти, что не дева я гарема,
Не Зюлейка, не Фатьма, – в том луна лишь виновата.
В час, когда сгасает день, город сказочно объемлет
Серебрящаяся тьма… В том луна лишь виновата.
Все сады кругом – и мой – как агат и бархат черный,
Как из мрамора дома. В том луна лишь виновата.
Море ж издали шуршит и блистает, как густая
Бисерная бахрома… В том луна лишь виновата…
И стою на кровле я, длиннокосая, босая…
От очей бежит дрема… В том луна лишь виновата.
В мыслях, в сердце – только он, он, чья поступь – бег газелий,
Лик – янтарная хурма. В том луна лишь виновата…
Если он сейчас придет, – домик мой так отдаленен,
И тропа так непряма, – в том луна лишь виновата.
Если к двери я сбегу, задыхаясь, замирая,
И впущу его сама, в том луна лишь виновата.
Если буду с ним потом я, как эта полночь, пылкой,
Не холодной, как зима, в том луна лишь виновата…
И коль утром средь одежд вдруг окажется мужская
Белоснежная чалма… В том луна лишь виновата.

Словно белый цвет магнолий, мой платок.
Как барашек белый в поле, мой платок.
И любовного желания залог,
И любовной знак неволи – мой платок…
Вот, бери, плясун прекрасный, чьи глаза
Вмиг мне сердце укололи, мой платок.
Но, кружась, за пояс радужный свой спрячь,
Чтобы в бережной был холе мой платок…
Ах!.. Ты вздрогнул… Ты стоишь, за грудь схватясь.
Не с тобою разве боле мой платок?..
Да, ты ищешь, озираясь и клонясь,
И дрожа, как бы от боли, мой платок…
Что там? что там? То не пена ли ручья?
То не горлинки крыло ли?.. Мой платок.
Как ты вьешься, как крадешься и… схватил,
Горд, как ханыч на престоле, мой платок.
А потом к устам пылающим прижал,
Как меня саму давно ли, мой платок…

Средь черно-сизых хвой, листвы янтарно-карей,
Как зачарованная я, дивясь, иду.
Не собраны ли здесь, в массандровском саду
Растенья странные обоих полушарий.

Вот стрельчатый бамбук, а вот араукарий,
Похожий на морей гигантскую звезду,
И пальмы, вскинувшие веер в высоту,
И пышный, редкостный, так милый мне розарий.

Таким был некогда, должно быть, рай земной.
О, если б Евою, кудрявой и нагой,
Я, любопытная, и в нем, как здесь, блуждала,

Меня бы соблазнил смарагдоокий змей
Не грубым яблоком, блестящим средь ветвей,
А розой тонкою, как рот красавца, алой.

На пологих холмах, светло-алых, зелено-белесых,
Средь квадратов земли, где взошли уж пшеница и мак,
Молодые татарки в окрашенных охрою косах
В почве странно-кирпичной сажают рядами табак.

Яркий шапочек бархат и бледные чадр их лоскутья,
Лиц шафранный загар и оранжевый цвет их ногтей —
Всё слежу я раздумчиво с пыльных камней перепутья,
В миг, когда мой возница поит у фонтана коней.

Вот сажают, простые, они это пышное нежное зелье, —
А быть может, листов его дым ароматный потом
Я, слагая свой стих, вдохновенного полный веселья,
Выпускать буду тонким, кармином подкрашенным ртом.

Под бледной Веспера звездою
Блестя прекрасной смуглотою,
Он гнал стада свои в лугах.
Свирель в устах умелых молкла,
И лютиков гирлянда жолкла
В густых синеющих кудрях.