Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Для других он лишь áнглийский дэнди,
С кем видаешься в клубе за ужином.
Для меня ж он – восточный эффенди,
Редким – черным – подобный жемчужинам.

Взор его как печать Солеймана —
Непонятный, огромный, агатовый…
Словно плод, но во дни Рамазана,
Рот нетронутый, полный, гранатовый…

Он встречает меня как эмиры:
Очень важно и очень искательно…
И рукой, где блистают сапфиры,
Он ласкает… О, как обаятельно!

Я целую те руки, те перстни —
И у ног, как рабыня любимая,
Я пою ему тихие песни
Про восточные страны родимые…

Я пою о игривых газелях
И о ласковых маленьких гуриях,
О висячих садах и постелях
В бирюзовой листве и лазури их…

И тогда мы не в серой Европе, —
Мы – в волшебно-пестреющей Азии.
О, пьянящий очей его опий!
О, мои золотые фантазии!

Пусть другие все видят в нем дэнди, —
В глуби сердца я тайну свою ношу:
Вижу я лишь в восточной легенде
Моего несравненного юношу.

Он – очень юный, но высокенький,
Прямой и чопорный немного.
В пластроне снежном, смольном смокинге,
Как серафим, он смотрит строго.

Его манит улыбкой женщина —
Идет он мимо непорочным,
А прелесть лика не уменьшена
Ниспавшим локоном полночным.

Ему бросает страстный клич она —
Молчит он, оставаясь чистым,
А тайна лика увеличена
Склоненным взором золотистым…

Он – очень строгий, но молоденький
И томный, трепетный… со мною.
Горит коричневая родинка
Над правой розовой щекою.

Что медлим мы, одним томимые?
В краях, где все как серафимы,
Уже была тобой любима я,
О, мой любимый! Мне родимый!

Моим лобзанием дожизненным
Твой лик, как родинкой, отмечен,
И здесь, на свете укоризненном,
Роман наш будет свят и вечен.

Чувство разумом не делится:
Я люблю тебя всего.
Даже мелочи, безделицы
Из костюма твоего.

Даже утренние галстуки
Мерклых розовых тонов,
Даже пояс для гимнастики
Мягких радужных шелков.

И рубиновые запонки,
И змеиный портсигар,
И жасминовые запахи,
Что таит фиксатуар…

Всё мне мило, всё мне нравится, —
И любуясь, и любя,
Не к узывчивым красавицам
Так ревную я тебя…

Не к товарищам уветливым
Я тебя ревную, друг,
В час, когда ты шагом медленным —
Весь восторг – в наш входишь круг…

Я боюсь, чтоб не увидели
Лик твой те, кто мудр и сед,
И неволей не похитили
От меня, мой Ганимед.

Ибо ими только ценится
Красота, что так юна,
Да одной былой изменницей,
Что вдруг сделалась верна.

В лавке турка, фруктовой и винной,
Я его повстречала случайно.
Был он юный, прекрасный, невинный, —
Полный светлой и сладостной тайны…

Он стоял под листвой вырезною,
Выбрав лучшие в собранных гроздах,
Я ж под тень ту укрылась от зною,
Дав себе меж прогулками роздых.

Розовели с мускатом бутылки,
Голубели с сотерном корзины,
И синели на смуглом затылке
Кудри юноши, черны и длинны.

Я вошла. И стояли мы рядом
С тихим вздохом, с дыханием бурным…
А кругом всё цвело виноградом,
Голубым, золотым и пурпурным.

И тот погреб в селенье убогом
Мнился мне Элевсинским жилищем,
Он же – богом, таинственным богом —
Тем Иакхом, что, девы, мы ищем…

Оттого не забыла доныне,
Не забуду и сделавшись старой,
Этот локон я исчерна-синий
На затылке, златом от загара.

Я бродила вдоль уличек узких,
Я толкалась на ярких базарах,
Между лиц горбоносых нерусских,
Между кликов гортанных и ярых.

У восточной искательной черни
Покупала я всё, что желала:
Ятаган серебрящейся черни,
Амулет из кровавого лала,

И оранжевой кожи чувяки,
И зеленых шелков покрывало,
И шербеты, и дыни, и маки, —
Что желала, то всё покупала.

Не купилось лишь то, что дарится,
Что желалось всех больше и раньше…
Ах, зачем я не Крыма царица!
Ах, зачем – не Татарии ханша!

Я купила б раба молодого
С грустным взором, темнее агата,
От загара совсем золотого,
Золотого от складок халата.