Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

4. Царь Алексей Михайлович. П. 1927. № 35 (8), авг. С. 1108.

Весна во Христе. Цикл сформирован составителями.

1. Святая ночь. Сл. 1927. № 484, с подзагол. «Из цикла “Весна во Христе”».

2. «Несравненные в России весны!..». Р. 1928. № 34, 14 апр. С. 1, под загл. «Весна во Христе».

Воскресение. Р. 1928. № 34, 14 апр. С. 3.

Новогодняя встреча. Сл. 1928. № 729, под загл. «Встреча новогодняя». Варианты:

строфа II, ст. 2 И обласкает лик мой жаркий

4–5 Снега окружат путь мой радостный,

Бело-курчавы, как овчарки.

IV 2–5 Гляжу… и признаю… и плачу…

И не иду, боясь, как маленький,

К той смутно-мреющей прогалинке,

Где быть должна бы наша дача.

V 5 Свечей в старинных канделябрах.

VII 2 Хрусталь с янтарным жгущим грогом,

VIII 1 Миг радостнейшего смятения, –

– Г. 1929. № 22, 14 янв. С. 3.

Рождество в усадьбе. Р. 1928. № 20, 7 янв. С. 3. Посвящение – Михаил Столица (см. примеч. к сб. «Русь», с. 658).

Святки в усадьбе. Сл. 1928. № 1013. Авт. машинопись под загл. «Елка в усадьбе».

Памяти Корнилова. Р. 1928. № 27, 25 февр. С. 3. Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918) – генерал от инфантерии, вождь Белого дви-

жения на Юге России, один из организаторов и Главнокомандующий Добровольческой армии; убит случайной гранатой 13 февраля 1918 г. при штурме Екатеринодара в ходе Ледяного (Первого Кубанского) похода (22 февраля – 13 мая 1918).

Святые князья Борис и Глеб. П. 1928. № 40. С. 1260. Вежа – шатер (примеч. в журнале).

На смерть ген. П.Н. Врангеля. Русь. 1928. № 1550, 13 июня. С. 2; подпись: Л.С. Врангель Петр Николаевич (1878–1928) – генерального штаба генерал-лейтенант, один из главных руководителей Белого движения, Главнокомандующий Русской Армии в Крыму и Польше. Умер 25 апреля 1928 г. в Брюсселе от внезапного заражения туберкулезом.

Художественному театру. Г. 1928. № 1, 16 дек. С. 2. Как сообщала газета, «21 ноября по инициативе болгарского “Общества Искусства и Печати”, в театре Рояль состоялось чествование Московского Художественного театра по поводу тридцатилетнего его существования. Чествование открылось речью председателя Общества Добри-Немирова. После того произнесла приветственное слово театру Любовь Столица» (Чествование Художественного театра в Болгарии // Там же). Приводим опубликованный фрагмент выступления Столицы (Из приветствия Художественному театру // Там же. С. 3):

……………………………………………………………………………

…И, Боже мой! сколько лично у меня в памяти и сердце будит эта золотая дата. Невольно, неоглядно уходишь далеко-далеко во времени и пространстве… за четверть века назад, за тысячи верст на северо-восток…

И тогда всё, что связано с Х.Т., становится живым – живым, незабвенным и… драгоценным, – всё до малейшего, казалось бы, внешнего впечатления, неотрывного от его удивительных спектаклей…

…Так и видишь этот московский переулочек, такой узко-извилистый и такой изящный (даже по названию своему), московским же, в разгаре сезона, вечером, так – за 3, 4 минуты до восьми, когда по переулочку этому в каком-то серебристом мареве снежистого мрака, морозной мглы, кострового дыма и в радужном сверкании московских снегов, вывесок и витрин движутся – идут, едут, бегут люди… о, сколько людей! И все к одному и тому же месту, к одному и тому же зданию, ничем на первый взгляд не выделяющемуся среди других… Так и слышишь вкусный поскрип полозьев и многих-многих торопящихся шагов, шумное дыхание погоняемых извозчичьих лошадей и ярый храп рысаков, рвущихся вперед и задерживающихся нескончаемой

вереницей экипажей… И даже ощущаешь то же святое беспокойство, которое некогда овладевало тобой, спешащей на долгожданную премьеру этого театра. То и дело, бывало, нервно смотришь на часы, настойчиво, но, увы! бесплодно понукаешь возницу, и, наконец, в необорном нетерпении соскакиваешь с саней еще задолго до вожделенного подъезда. Вот он, – твой, среди трех одинаковых под стеклянными навесами, похожими на крыло, с медным кружком надписей: бельэтаж, бенуар, 1-й ярус… Отворяешь дверь, величавую, тяжелую, как в церкви, – и сразу из уличной, хотя бы и парадно-упорядоченной толчеи и разноголосицы, попадаешь в мир иной…

Мир – намеренно притушенных звуков и красок, благоговейно-настороженной тишины и необыденного, хотя очень простого, одухотворенного, сказала бы я, убранства… Мореный дуб кресел, и матовое стекло ламп, одноцветные сукна, портреты знаменитых людей в рамках темных (без всякой позолоты!), мелодично-печальный, несколько мистично звучащий гонг перед началом действия и серый, скромный, строгий занавес с символической, ныне ставшей уже классической чайкой на нем. И всегда, бывало, когда эта бело-стрельчатая чайка шелохнется и серые суконные волны всколыхнутся и поплывут в стороны, – какой-то хороший трепет охватывал существо, и всё оно – не только глаза – заострялось в напряженности. Ибо то, что ожидалось и что потом наступало, было своего рода действо , даже священнодействие, и наслаждение, полученное от него, было тоже иного, очень высокого, – озаряющего, окрыляющего порядка. В этом смысле я и сравниваю Моск. Х.Т., особенно такой, каким он был в первом периоде и для нашего поколения – тогдашней молодежи – с храмом. Ведь именно в ней бывала исключительная единая настроенность, которая, струясь со сцены, совершенно сливала с нею зал.