Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Москва

19 21 07 г.

III

2 ч дня

Многоуважаемый Борис Николаевич!

В глубоком смущении обращаюсь я к Вам с этим письмом. Ведь я еле Вам знакома… Но сейчас, когда небо так просто и нежно раскрыло над землей голубые объятья, а в комнате, тающей в сладостных сумерках мартовских, наивно дышат – живут кроткие левкои, – душа моя преисполнена такой глубокой радости о жизни, такой уверенности в людях, что, кажется, нет ничего легче, как со всей искренностью, с улыбкой дружеской выска<���за>ть другому свои мучительные сомнения и, не томясь страхом недоверчивым, ждать от него если не разъяснения, то слов приветных, ободряющих в ответ. Почему же и в этот момент, когда существо так любовно настроено, с таким трудом очищено от отравляющих соображений и тоскливых опытов прошлого, все-таки где-то далеко шевелится чудовище ложного стыда, страха, что в ответ не встретишь ни звука: равнодушие… молчание… Кажешься сама себе неловкой, старомодной мечтательницей, тщетно пытающейся разбить раковинки таких далеких – таких любимых творцов Прекрасного, которая никак не может отрешиться от воспоминаний о трогательно объединявшей школе французских романтиков или о преисполненной сердечного любопытства близости наших поэтов Пушкинской эпохи.

Правда, до сих пор все мои попытки сблизиться кончались очень плачевным образом. Но, может быть, просто это являлось результатом отсутствия внутренней связи?

Боже мой, я еще не устала радоваться розовой силе созидающей жизни и чувствую, успела почувствовать, как желанно и другим стало необходимое мне единение любовное. Предчувствие шепчет мне, что в Вас могу я найти отклик… Поэтому отброшу от себя все паутинки, успевшие облечь мою прежнюю непосредственность за этот почти год литературно-журнальных столкновений. Иду к Вам бесстрашно и серьезно, как ребенок, счастливый забвением слова «невозможное». К Вам – п<���отому> ч<���то> Вы совсем иной, чем те поэты, что зрела я раньше. Величие свое осияли Вы нежностью… Им доступны тайны юношей и мужей – Вы еще кроме того провидец старчества и младенчества. Вашему творчеству мало удивляться, им хочется дышать, жить, любить его без конца… Люблю его истинно, чудесно… Как саму себя.

И с каждой новой строкой, написанной Вами, всё с большей отрадой научаюсь понимать Вас. Тяжело, мучительно звучала статья в № 1 Весов [18], но радость несказанная слетела на меня, ибо душа моя откликалась, как эхо, на каждое Ваше проклятие, как струна резонировала на каждый стон. О, как я благодарю Вас, что сорвали Вы с истинно прекрасного сумбурные, вычурные нашивки, что воздели на них ловкие персты талантливых укрывателей!

Сознаюсь, будучи вдали от литературы, самоуверенно и крикливо провозглашала себя индивидуалисткой “pur sang” [19]. Восхищалась стройным, как мне казалось, созиданием современными художниками храма единого из основ индивидуализма к освобождению прекрасного человеческого духа для слияния с Божеством.

На деле, конечно, оказалось не то. Я увидала, как безумно и нелепо самообожание опьяненных собою творцов. Как розна и враждебна их деятельность, искания, идеалы. Поняла, что мое понимание индивидуализма, как выявление лучших ликов «Я» для уподобления Божественному, совершенно отлично от уродливых, маленьких выходок, доходящих до отвратительной карикатуры, выражающих своеобразное понимание этого credo всей почти литературной молодежи. Это примитивное понятие индивидуализма, как выискивания и придумывания отличий своих от других без всякой высшей цели, ужаснуло меня, ибо это великое течение, перегнанное в стихотворных колбочках самодовлеющих и безрелигиозных, к сожалению, часто талантливых сочинителей, обратилось в удушливые пары эстетства и т. д.

Куда же идти? С кем говорить? У кого учиться? Знаю один ответ: работать, читать. Но ведь жизнь трепещет, дрожит тут где-то… близко!.. И утомляет, и ужасает, и безнравственным представляется вынужденное, озлобленное одиночество. Тяжело созерцать, как злые цветы вырастают в богатой скрытыми силами любви душе, но и боишься, и закрываешь рукою другие, горячие и медовые – не нужные никому…

А голубые объятья ласкают очи мои, а там за забором дрожат, ввысь порываясь, красные и синие шары воздушные…

Откликнетесь ли Вы?

Первое свое сравнительно большое произведение посвятила я Вам – ибо благодаря Вашей III-ей жемчужной симфонии взялась я за перо. Захотите ли Вы принять этот ничтожный робкий венок?