Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Сжав в зубах булавок жало,
Улыбаяся ехидно,
Мастерица вдруг сказала
Анне с жалостью обидной:
«Вид, мадам, у вас стал хуже, —
Обижают вас сестрица.
Нужно ж этак ухитриться,
Чтоб отнять чужого мужа!
Ведь такое поведенье
Вас на всю Москву срамит…
Только тетка – удивленье! —
Покрывает их. Профит!»

Как тут Анна не упала,
Ей теперь непостижимо,
А чрез час она с вокзала
Вдаль неслась неудержимо,
Чтоб проверить слух ужасный,
Всё ревниво вспоминая,
Всё гневливо понимая
В тайнах дружбы той опасной.
И, как тень, прибыв в именье,
На рассвете золотом,
В муке страшного сомненья
Анна свой обходит дом.

Дверь Еленина замкнута,
Но окно ее открыто.
Взгляд… И – жуткая минута! —
Сердце, сердце, ты разбито!..
Там, средь утреннего пара
И ночного аромата
Сном улыбчивым объята,
Молодая никла пара.
Он дремал, ее обнявши
Бледной, ласковой рукой,
А она – к нему припавши
Смуглой, нежною щекой.

Были оба так прекрасны,
Что не в злобе бездыханной,
А в тоске немой, безвластной,
Замерев, стояла Анна.
Эти рты – алей азалий!
Эти лбы – белей камелий!
Да, любить они лишь смели
И любили, и лобзали…
А она достойна смеха,
Вспомнив вдруг права свои,
А она одна – помеха
Этой солнечной любви!

И не жить она решила.
Сестрин грозный дар сыскала,
Вышла в сад… А здесь всё жило!
Всё любило и ласкало!
Жили листики и стебли,
Жили птицы, трели сыпля,
Жил ручей, двух рыбок зыбля,
Ветер жил, двух пчел колебля.
Холодком смертельным дуло
Возле Аниных лишь ног…
И она прижала дуло
И спустила вдруг курок.

Червяку дана ползучесть,
Мотыльку ж дана крылатость.
О, людская наша участь! —
Скорбь длинна, мгновенна радость.
Только краткое объятье,
Только легкое лобзанье —
И опять тоска, терзанье,
Стоны, слезы и проклятья…
Рай вдвоем… То – остров, мыс ли,
Но среди морских пучин:
Шквал – и он в твоей лишь мысли,
Вновь ты горестно один!

Так и нашим двум влюбленным
Чуть открылся рай любовный,
Как опять стал отдаленным,
Словно в чем они виновны!
Смерть трагическая Анны,
Бросив совести их вызов,
Разлучивши, а не сблизив,
Им была удар нежданный.
И, узнавшим запах тлений
В ароматнейшую ночь,
Даниилу и Елене
Стало вместе быть невмочь.

О, то утро роковое!
Тропы влево, тропы вправо, —
И лицо уж восковое,
И песок еще кровавый…
После – слуги, духовенство
С местной следственною властью,
И раскаянье за счастье,
И расплата за блаженство!
Возле Аниного гроба
Слез они не стали лить,
Но решили в сердце оба
Грех невольный замолить.

Вновь любить они не смели,
Как не пели бы Всепетой,
Разлюбить же – не умели
И сказали два обета:
На Афон зеленогорый
Он – поехать попоститься,
А она – пешком пуститься
В Светлояр синеозерый.
Бывши парой нерасстанной,
Расставаясь тут, – они
В дом московский старый, странный
Вновь примчались, уж одни.

И потек чудесный вечер
Там в старинной, чинной чайной.
На столе пылали свечи,
Розой в окнах пахло чайной…
Потекли меж ними речи
О любви их давней тайной,
О судьбе необычайной,
О разлуке и о встрече.
Там, где встарь Еленин предок
Порешал свои дела,
И Елена напоследок
Счеты с счастием свела.

В сад ночной они спустились,
Обнимались, обещались, —
Где когда-то обручились,
Там сегодня попрощались.
В этот час здесь всё рассветней
Петухи златые пели,
И сирени голубели
Над оградой долголетней.
Рыб серебряных созвездье
Показал на небе Бог…
Разлучил, как бы в возмездье,
Их мечом червонным рок.

Этот час! Она на память
Локон свой дала, он – тоже.
С истомленными губами
Тихо шли они к прихожей
И наверх, к последней двери…
Но Елена сквозь рыданья
Говорила о свиданье,
Даниил внимал, – не веря.
Вот склонили томно веки,
Руки трепетно сплели
И рассталися… Навеки!
Дни иные повлекли.

Дни Данилы полетели
На синеющей вершине —
И в украшенном пределе,
И в тиши беленых скиний.
Вкруг чернели кипарисы,
Между них чернели рясы —
Шли монахи, златовласы,
Серебристокудры, лысы.
Слух его так клирос нежил,
Взор так радовал амвон,
Что ему казалось: не жил —
Спал в тяжелой грезе он…