Демьян Бедный - Том 2. Стихотворения 1917-1920

И дома смерть нашел: убит родным отцом.
Спи, дорогой товарищ, с миром!»

   Мужик хитер, да память коротка.
   Не будь у мужика
   Для памяти подмоги,
   Зарубки или узелка,
   Совсем бы сбился он с дороги.
Вот басня, в ней урок. Хочу, чтоб кой-кого
Уму да разуму она бы научила.

   У мужика у одного
   С зарубки память соскочила.
Емелька в оны дни, известно, как он жил:
   «Живем – о землю рожей!» –
Работал день и ночь, и день и ночь тужил,
В избе нетопленой прикрывшися рогожей;
   Худой, оборванный, босой,
   Кряхтел над тощей полосой
   И, встав порой у раздорожья,
Где был в помещичью усадьбу поворот,
Шептал озлобленно: «Ограбили народ!
Всю землю отняли! А ведь земля-то божья!»
Что ж приключилося с Емелькою, когда
   От бар не стало и следа?
Дорваться стоило Емельке до земельки,
   Отшибло память у Емельки.
С ним деликатничай, его не раздражай;
   Собравши новый урожай,
С деньгой кубышечку храня у изголовья,
Емелька позабыл все прежние присловья.
Он прежде был добряк. Теперь он не таков.
Теперь он кулаку иному не уступит:
   Он хлеб продаст тому, кто купит.
Спокойно с городских рабочих, с бедняков,
   За фунт муки три шкуры слупит.
На власть Советскую беда как он сердит.
«Учитывают хлеб, – угрюмо он твердит, –
На кой же ляд тогда, выходит, сеял рожь я?
С учета этого убыток мне прямой!»
«Емелька, а земля?..»
   «Земля, конешно… божья,
   А хлебец – мой!»

Емелька, мазан я с тобой одним елеем
И говорю с тобой, как с братом иль отцом.
   Не будь, Емеля, подлецом,
   А наипаче – дуралеем!
Голодные, мы сил последних не жалеем,
Но до конца борьбы еще не довели.
Коль мы по милости твоей переколеем,
   Ты околеешь – без земли.
Советские враги – не о тебе радеют.
И если баре вновь землею овладеют,
То – заруби себе ты это на носу! –
Так возмещать начнут они свои убытки,
Что, вынося от них неслыханные пытки,
Ты, весь обобранный до нитки
И прячась где-нибудь в овраге иль в лесу,
Начнешь завидовать ты собственному псу!

То грозит нам не старый Илья-богатырь
И не славный Алеша Попович,
То дворянский ублюдок, голодный упырь,
Пан-полковник Кулак-Кулакович.
   Не надеясь на силу своих кулаков,
   Он не брезгает подлым обманом
   И сзывает, сзывает в свой стан дураков,
   Величая себя атаманом.
Эй, Кулак-Кулакович, лихой атаман,
Далеко те до Разина Стеньки:
Выворачивал Стенька боярам карман,
Но ни сжег ни одной деревеньки.
   Стенька шел впереди своих вольных людей
   В кумаче, а не в царском уборе,
   И таких «атаманов», как ты, лиходей,
   Стенька вешал на первом заборе.
И тебе, Кулаку-Кулаковичу, тож
Не уйти от народной расправы, –
 Скоро в спину получишь ты пулю иль нож
 От своей же от белой оравы.
   Потому что настанет такая пора:
   Все Епишки поймут и Микешки,
   До чего довести может эта игра,
   Где они – только жалкие пешки;
Что какая-то сволочь пройдет в короли,
Офицеры получат поместья,
А для пешек достанется – холмик земли
Да позор векового бесчестья!

Красным – «барин – злой татарин»,
Белым – мил припев другой:
«Уж ты сударь, ты, наш барин,
Сударь-барин дорогой!»
   Уж ты сударь, ты, наш барин,
   Сударь-барин дорогой!

В белой гвардии солдаты,
Одно слово, молодцы, –
Про мужицкие заплаты
Позабыли, подлецы!
   Уж ты сударь, ты, наш барин,
   Сударь-барин дорогой!

Как росли под плеткой барской
На спине у нас рубцы,
Как жилось под властью царской, –
Все забыли, стервецы!
   Уж ты барин, ты, наш барин,
   Сударь-барин дорогой!

Позабыли, – ум отшибло! –
Сколько мы вскормили вшей,
Сколько в войнах люда гибло
Ради барских барышей.
   Уж ты добрый, ты, наш барин,
   Сударь-барин дорогой!