Константин Бальмонт: Том 1. Стихотворения

В своем месте хороши и уклоны и извивы, и диссонансы, – здесь же пригодился звук хорошо настроенной лиры. И как прекрасно, что все это написано по-русски, русским не скудеющим языком. Какого еще служения отчему слову искать? Книга жизни многообразна, что показывает и Библия. После своих молитвенных откровений поэт мог снова возопить: «Я жалею, что жил на земле!». Не так же ли поступали и пророки? Человек живой, хотя и сказка. Чего же больше? Пожалуй, это очевидно, ведь жизнь – это то самое, когда «…на свете мне всего дороже – Радость вечно петь Тебе хвалы, Милосердный Боже!» Это не выпрямление пути поэта, а лишь заново отмеченные вехи и вешки, которых иной любитель экзотического антуража и не приметит. Но, честно говоря, и этот экзотизм тоже был возможен в основном лишь благодаря богатству родной речи. Праздник русского языка – Бальмонт. И как-то не можешь согласиться с Мариной Цветаевой: «Бальмонт в русской сказке заморский гость… говорит на каком-то иностранном языке, на каком не знаю, – бальмонтовском». Но поэт всегда говорит на своем языке, а заморского в нем – не больше, чем в новгородском госте Садко, любопытного до всего нового и небывалого, но это как раз самая русская черта.

То же можно сказать о его «отвлеченности». «Он самый отвлеченный поэт наших дней», – метко, как всегда, характеризует его Вячеслав Иванов. И при этом, посмотрите, как конкретно он мыслил – в стихах, тем более в прозе. Проза его, разумеется, поэтична, но достоинство ее не в этом. Она не в традициях русского художественного рассказа. Здесь, скорее, взят за образец Оскар Уайльд как эссеист, всегда дающий что-то новое в смысле знания о чем-либо. Можно представить, как читались книги эссе Бальмонта, если они раскупались даже в труднейшие годы русской катастрофы. Речь идет не о малоизвестном романе «Под серпом» и не о литературно-критических статьях, которых множество и которые тоже имеют свои достоинства. Но вот, например, его книга «Край Озириса», египетские очерки. Издана она в 1914 году. При тогдашней скудности информации о Египте, это драгоценный слиток для читателя. Даже сегодня из нее узнаешь немало нового, проникаешься духом древности, и кроме того, наслаждаешься изумительными переводами древнеегипетских текстов. Никакого налета «бальмонтизма», который вульгаризировали, по выражению Блока подражатели, здесь не чувствуется, напротив, возникает иллюзия древнего звучания, овеянного забытыми ароматами и воскуреньями. Никто не смог больше передать так тонко изысканность поэтической речи, сладость любовных песен поэтов Древнего Египта, как Бальмонт, – настолько глубоко были они, по-видимому, сродни ему самому: он не перевел их, он их озвучил. Но сохранена и философичность и эзотеричность этих текстов. И что любопытно, – Бальмонт не побоялся использовать рифму! Он следует тут за Фетом, который отважился зарифмовать песни Горация и Катулла, не изменив духа античной поэзии, которая была безрифменной в нашем понимании, однако имела свои ухищрения и тонкости. Бальмонт упоенно воспроизводит эти тонкости и они живут, проникнутые чувственностью и глубоким чувством. И страшным эхом из вечности доносятся голосом русского поэта слова из «Книги мертвых»:

«Я Огонь, я сын Огня. Я буду жить. Мой лик не утратится».

Как это по-бальмонтовски звучит! И многоликий Бальмонт живет – в «Носящем барсову шкуру» Руставелли, в «Вороне» Эдгара По, в «Облаке» Шелли, в Теннисоне, в Кальдероне. И прежде всего в своих стихах. Но, повторяем, он многолик, – не потому ли у него нет чисто любовной лирики? То есть у него все о любви, но в широком смысле этого великого слова. Несомненно, поэт объективный, он должен был высказаться и лично. Время позволяет заглянуть нам в его переписку с женой, оставшейся в вымороченной диктатурой террора Москве, – выше уже приводилось несколько строк.