Дмитрий Шестаков - Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Когда еще недвижны воды
И даль морозная глуха,
Мне веет радостью свободы
Веселый голос петуха.

Легко пронзая мглу ночную
Призывом звонким и простым,
Он шлет улыбку золотую
Мечтам рассеянным моим.

Он бодро требует ответа
Своей трубе, и слышен в ней
Мне праздник зелени и света
В родном саду в тени ветвей, —

Где по дорожкам солнце бродит,
Где речка сонная тиха,
И по заре свежей доходит
Веселый голос петуха.

С уступа плющ сползал широкими извивами,
Внизу белела древняя стена,
И песня рыбака дрожала переливами,
И голубела сонная волна.

И сердце родину любило молчаливую,
И блеск реки, и колокол вдали,
И меж лесистых скал тропинку прихотливую
Куда-то ввысь от долов, от земли.

Над светлой тишиной, над мирными долинами
Последний раз хотелося вздохнуть,
И унестись навек за теми исполинами
В сияющий и бесконечный путь.

Лишь на мгновенье узрел красоту без покровов,
Только мгновенье пред ним в наготе непорочной,
Бледная, звездного неба стояла царица…
Темная гибель висит над безумцем счастливым…
Ты ль Актэоновой участи, страстное сердце,
Ищешь – зажечься на миг и навеки погаснуть?..

Чуждая гавань и люди чужие, и яркое небо
Словно чужое. Глядишь – верить не смеешь очам.
Улицы – моря шумней, и в пламени воздух, и пышно
Золото страстных лучей сыплет чарующий день.
Клетка открылась – беги!.. Но что же ты смотришь, волнуясь,
Будто в смущеньи, назад, с палубы медля сойти?
Иль запросилося сердце туда – в эту ширь голубую,
Где неумолчной волны смутно качается зыбь?
Там ли родное внятней мечте открывается зоркой
В светлой мелодии звезд, в важной гармонии вод?

Полно, мой добрый хозяин! к чему в свой кубок глубокий
Льешь упоительных чар южного нектара мне?
Верь мне, и самая Геба меня б опьянила не слаще,
Чем этот воздух и зной, эта прозрачная даль,
И на пороге твоем, меж роз и зелени, взоры,
Полные солнца и мглы, дочери смуглой твоей.

Юноша, гнев свой смири! Оставь назиданья, о старец!
Право, безумен, смешон ваш раздражительный спор.
Сердца жар не тебе залить, беспощадная мудрость,
Опыт медлительных лет, пепел потухших огней.
Страстное чувство, не ты признаешь венец упоений
В нежности тающих сил, в строгом сознаньи конца.

Вот изваянье любимицы мудрого Зевса.
Смотришь, как строгий резец в благородном усильи,
Творческим духом провидя высокую тайну,
Мрамору твердому предал божественный образ.
Смотришь – и молишься чистому счастию знанья,
Мысли кипящей и мудрости тихим вершинам.

В дальнюю чащу лесов укройся, дрожащая нимфа.
Слышишь, как рог заревел, как заливаются псы.
Дерзкий пришелец в твое вторгается влажное царство…
Где же твои соловьи? Где же молчанье твое?
Треск и проклятья кругом, – и дикая жизнь торжествует
Здесь, на могиле твоих тайных мечтаний и снов.

Мшистые камни… стена… то шепот, то стоны молитвы…
Вы ли, гонимые, здесь бледной стеснились толпой?
Мрачною верой горят, как факелы темные, взоры;
Буря рыданий и слез к темному небу растет…
«Боже! Мы – прах пред Твоей венчающей верных десницей.
Боже! Открой нам, открой недостижимый Сион!»

Грустно ты, колокол старый, на ветхой поник колокольне.
Вижу: уж больше тебе дальний простор не будить
Светлым, как день, торжеством улетающих в небо хвалений,
Строго протяжной волной долгих надгробных молитв.
Позднего ль ветра крыло тебя торопливое тронет —
Глухо последним «прости» скажется гулкая медь.

Тот был душою герой, кто в бледном преддверии гроба,
В темных угрозах чумы жизни разгадку обрел:
Смерти – молчанье могил и мрамор холодных надгробий,
Жизни – веселье и блеск, жизни – любовь и цветы.
Бодро испей до конца всю чашу манящих восторгов —
Черная смерть у дверей в строгих одеждах стоит.