Дмитрий Быков - Блаженство (сборник)

А в это сложно входит третий слой,
Не свой, сосредоточенный и злой,
Без имени, без мужества и женства —
Закат, распад, сгущение теней,
И смерть, и все, что может быть за ней,
Но это не последний слой блаженства.

А вслед за ним – невинна и грязна,
Полуразмыта, вне добра и зла,
Тиха, как нарисованное пламя,
Себя дает последней угадать
В тончайшем равновесье благодать,
Но это уж совсем на заднем плане.

Депрессия – это отсутствие связи.
За окнами поезда снега – как грязи,
И грязи – как снега зимой.
В соседнем купе отходняк у буржуев.
Из радиоточки сипит Расторгуев,
Что скоро вернется домой.

Куда он вернется? Сюда, вероятно.
По белому фону разбросаны пятна.
Проехали станцию Чернь.
Деревни, деревья, дровяник, дворняга,
Дорога, двуроги, дерюга, деляга —
И все непонятно зачем.

О как мне легко в состоянии этом
Рифмуется! Быть современным поэтом
И значит смотреть свысока,
Как поезд ползет по долинам лоскутным,
Не чувствуя связи меж пунктом и пунктом,
Змеясь, как струна без колка.

Когда-то все было исполнено смысла —
Теперь же она безнадежно повисла,
И словно с веревки белье,
Все эти дворняги, деляги, дерюги,
Угорцы на севере, горцы на юге —
Бессильно скатились с нее.

Когда-то и я, уязвимый рассказчик,
Имел над собою незримый образчик
И слышал небесное чу,
Чуть слышно звучащее чуждо и чудно,
И я ему вторил, и было мне трудно,
А нынче пиши – не хочу.

И я не хочу и в свое оправданье
Ловлю с облегченьем черты увяданья,
Приметы последних примет:
То справа ударит, то слева проколет.
Я смерти боялся, но это проходит,
А мне-то казалось, что нет.

Пора уходить, отвергая подачки.
Вставая с колен, становясь на карачки,
В потешные строясь полки,
От этой угрюмой, тупой раздолбайки,
Умеющей только затягивать гайки, —
К тому, кто подтянет колки.

Крепчает ветер солоноватый, качает зеленоватый вал,
Он был в Аравии тридевятой, в которой много
наворовал.
Молнии с волнами, море с молом – все блещет,
словно оледенясь.
Страшно подумать, каким двуполым все тут стало,
глядя на нас.

Пока ты качаешь меня, как шлюпку, мой свитер,
дерзостен и лукав,
Лезет к тебе рукавом под юбку, кладя на майку
другой рукав,
И тут же, впервые неодинокие, внося в гармонию
тихий вклад,
Лежат в обнимку «Самсунг» и «Нокия» после
недели заочных клятв.

Мой сын-подросток с твоею дочерью – россыпь
дредов и конский хвост —
Галдят внизу, загорая дочерна и замечая десятки
сходств.

Они подружились еще в «Фейсбуке» и увидались
только вчера,
Но вдруг отводят глаза и руки, почуяв большее,
чем игра.

Боюсь, мы были бы только рады сюжету круче
Жана Жене,
Когда, не желая иной награды, твой муж ушел бы
к моей жене,
И чтобы уж вовсе поставить точку в этой идиллии
без конца —
Отдать бы мать мою, одиночку, за отца твоего, вдовца.

Когда я еду, сшибая тугрики, в Киев, Крым,
Тифлис, Ереван, —
Я остро чувствую, как республики жаждут вернуться
в наш караван.
Когда я в России, а ты в Израиле – ты туда меня
не берешь, —
Изгои, что глотки себе излаяли, рвутся, как Штирлиц,
под сень берез.

Эта тяга сто раз за сутки нас настигает с первого дня,
Повреждая тебя в рассудке и укрепляя в вере меня —
Так что и «форд» твой тяжелозадый по сто раз
на трассе любой
Все целовался б с моею «ладой», но, по счастью,
он голубой.

Как ребенок мучит кошку,
Кошка – мышку,
Так вы мучили меня —
И внушили понемножку
Мне мыслишку,
Будто я вам не родня.

Пусть из высшей или низшей,
Вещей, нищей —
Но из касты я иной;
Ваши общие законы
Мне знакомы,
Но не властны надо мной.

Утешение изгоя:
Все другое —
От привычек до словец,
Ни родства, ни растворенья,
Ни старенья
И ни смерти, наконец.

Только так во всякой травле —
Прав, не прав ли —
Обретается покой:
Кроме как в сверхчеловеки,
У калеки
Нет дороги никакой.

Но гляжу – седеет волос,
Глохнет голос,
Ломит кости ввечеру,
Проступает милость к падшим,
Злоба к младшим —
Если так пойдет, умру.