Дмитрий Быков - Блаженство (сборник)

Приморский город пустеет к осени —
Пляж обезлюдел, базар остыл, —
И чайки машут над ним раскосыми
Крыльями цвета грязных ветрил.
В конце сезона, как день, короткого,
Над бездной, все еще голубой,
Он прекращает жить для курортника
И остается с самим собой.
Себе рисует художник, только что
Клиентов приманивавший с трудом,
И, не спросясь, берет у лоточника
Две папиросы и сок со льдом.
Прокатчик лодок с торговцем сливами
Ведут беседу по фразе в час
И выглядят ежели не счастливыми,
То более мудрыми, чем при нас.
В кафе последние завсегдатаи
Играют в нарды до темноты,
И кипарисы продолговатые
Стоят, как сложенные зонты.
Над этой жизнью, простой и набожной,
Еще не выветрился пока
Запах всякой курортной набережной —
Гнили, йода и шашлыка.
Застыло время, повисла пауза,
Ушли заезжие чужаки,
И море трется о ржавь пакгауза
И лижет серые лежаки.
А в небе борются синий с розовым,
Две алчные армии, бас и альт,
Сапфир с рубином, пустыня с озером,
Набоков и Оскар Уайльд.
Приморский город пустеет к осени.
Мир застывает на верхнем до.
Ни жизнь, ни то, что бывает после,
Ни даже то, что бывает до,
Но милость времени, замирание,
Тот выдох века, провал, просвет,
Что нам с тобой намекнул заранее:
Все проходит, а смерти нет.

Пока Астреев сын Борей мотал меня среди зыбей,
Прислуга делалась грубей, жена седела.
Пока носился я по морю под названьем Эге-гей, —
Итака тоже сложа руки не сидела.
Богов безжалостных коря, мы обрывали якоря,
В сознанье путались моря, заря рдела,
Дичают земли без царей, и, помолясь у алтарей,
Она отправилась ко мне, а я к ней.

Теперь мужайся и терпи, мой край, сорвавшийся с цепи,
Мой остров каменный и малогабаритный.
Циклоп грозил тебе вдогон, швырял обломки лестригон,
Проплыл ты чудом между Сциллой и Харибдой,
Мой лук согнули чужаки, мой луг скосили мужики,
Служанки предали, и сын забыл вид мой,
Потом, накушавшись мурен, решил поднять страну с колен,
Потом, наслушавшись сирен, попал в плен.

Когда окончится война, нельзя вернуться ни хрена.
Жена и дочка вместо книг читают карту,
И мать взамен веретена берет штурвал, удивлена.
Не знаю, как там Менелай попал на Спарту,
Не знаю, как насчет Микен, – ведь мы не видимся
ни с кем, —
Но мир, избавившись от схем, готов к старту.

Под Троей сбились времена: стационарная страна
И даже верная жена идет на.

И вот нас носит по волне, то я к тебе, то ты ко мне,
Невольник дембеля и труженица тыла,
Твердела твердь, смердела смерть, не прекращалась
круговерть,
А нас по-прежнему друг к другу не прибило.
Вот дым над отчею трубой, и море выглядит с тобой
Обрывком ткани голубой с куском мыла, —
И проплутавши десять лет, ты вовсе смылишься на нет,
А там и след сотрется твой, и мой след.

В погожий полдень иногда, когда спокойная вода
Нам не препятствует сближаться вдвое-втрое,
Я вижу домик и стада, мне очень хочется туда,
Но что мне делать, господа, при новом строе?
Седой, не нужный никому, в неузнаваемом дому
Я б позавидовал тому, кто пал в Трое.
И нас разносит, как во сне, чтоб растворить
в голубизне.
Кричу: ты помнишь обо мне? Кричит: да.

Наше свято место отныне пусто.
Чуть стоят столбы, висят провода.
С быстротой змеи при виде мангуста,
кто могли, разъехались кто куда.
По ночам на небе видна комета —
на восточном крае, в самом низу.
И стоит такое тихое лето, что расслышишь каждую
стрекозу.
Я живу один в деревянном доме. Я держу корову,
кота, коня.
Обо мне уже все позабыли, кроме
тех, кто никогда не помнил меня.
Что осталось в лавках, беру бесплатно.
Сею рожь и просо, давлю вино.
Я живу, и время течет обратно, потому что стоять ему
не дано.

Я уже не дивлюсь никакому диву.
На мою судьбу снизошел покой.
Иногда листаю желтую «Ниву»,
и страницы ломаются под рукой.

Приблудилась дурочка из деревни:
забредет, поест, споет на крыльце —
Все обрывки песенки, странной, древней,
o милом дружке да строгом отце.

Вдалеке заходят низкие тучи,
повисят в жаре, пройдут стороной.
Вечерами туман, и висит беззвучье
над полями и над рекой парной.
В полдень даль размыта волнами зноя,
лес молчит, травинкой не шелохнет,
И пространство его резное, сквозное
на поляне светло, как липовый мед.