Михаил Яснов: Пылая страстью к Даме. Любовная лирика французских поэтов

Эй, девки, поняли завет?
Глотаю слезы каждый день я
Затем, что молодости нет:
Монете стертой нет хожденья.

Фальшивая душа – гнилой товар,
Румяна лгут, обманывая взор,
Амур нанес мне гибельный удар,
Неугасим страдания костер.
Сомнения язвят острее шпор!
Ужель в тоске покину этот мир?
Алмазный взгляд смягчит ли мой укор?
Не погуби, спаси того, кто сир!
Мне б сразу погасить в душе пожар,
А я страдал напрасно до сих пор,
Рыдал, любви вымаливая дар…
Теперь же что? Изгнания позор?
Ад ревности? Все, кто на ноги скор,
Сюда смотри: безжалостный кумир
Мне произносит смертный приговор!
Не погуби, спаси того, кто сир!

Весна пройдет, угаснет сердца жар,
Иссохнет плоть, и потускнеет взор.
Любимая, я буду тоже стар,
Любовь и тлен – какой жестокий вздор!
Обоих нас ограбит время-вор,
На кой нам черт тогда бренчанье лир?
Ведь лишь весна струит потоки с гор.
Не погуби, спаси того, кто сир!

О принц влюбленных, добрый мой сеньор,
Пока не кончен жизни краткий пир,
Будь милосерд и рассуди наш спор!
Не погуби, спаси того, кто сир!

Идет молва на всех углах
О языках венецианок,
Искусных и болтливых свах,
О говорливости миланок,
О красноречии пизанок
И бойких Рима дочерей…
Но что вся слава итальянок!
Язык Парижа всех острей.

Не умолкает и в церквах
Трескучий говорок испанок,
Есть неуемные в речах
Среди венгерок и гречанок,
Пруссачек, немок и норманнок,
Но далеко им, ей-же-ей,
До наших маленьких служанок!
Язык Парижа всех острей.

Бретонки повергают в страх,
Гасконки хуже тулузанок,
И не найти во всех краях
Косноязычней англичанок,
Что ж говорить мне про датчанок, —
Всех не вместишь в балладе сей! —
Про египтянок и турчанок?
Язык Парижа всех острей.

Принц, первый приз – для парижанок:
Они речистостью своей
Заткнут за пояс чужестранок!
Язык Парижа всех острей.

Глаза и рот ваш целовать прекрасный
Готов я много, много тысяч раз,
Когда вы отбиваетесь напрасно,
А я держу в объятьях крепко вас.
Но в это время мой влюбленный глаз,
Чуть отстранясь, на прелести косится,
Которые мой поцелуй крадет.
Я так ревнив, что глаз мой не мирится
С соперником, хотя б им был мой рот.

Что надо мной? Чего мне надо?
Зноя? Града?
Спать не могу и наяву
Не живу.
Не болен я – а сил лишился.
Я думаю, что я влюбился.
В четыре дня поем едва
Раз-два,
Сохи не вижу и вола;
Вдоль села
И день и ночь бродить готов.
На что мне дом? На что мне кров?

Как раньше нужно было знать,
Кто опять
На танцах первый приз возьмет.
Сам я вот
Плясал недавно на траве.
Не раскружиться голове.

Где боль? Не знаю ничего.
Но с того
Томлюсь я, что плясал в тот день
Я с Катень.
Так в танце грудь ее дрожала!
Так, снежно-белая, дышала!

Широкой юбки красный цвет
И колет,
И свежие для торжества
Рукава,
И бантики, как мотыльки,
И новенькие башмаки.

Из глаз зеленых на меня —
Луч огня,
Тут я десяток раз скакнул
И шепнул,
Ее за пальчик теребя:
«Катень, ведь я люблю тебя!»

Она мой шепот прервала
И ушла,
Так безучастна, так горда.
Со стыда
Сгорел я, и, чтоб это скрыть,
Пришлось мне нос рукой схватить.

Я видел раз ее потом
За окном,
И раз, как на базар пришел.
Я прошел
Версту, чтоб ей сказать словцо,
А видел спину, не лицо.

Когда не бросит так кичиться
И дичиться, —
Прощай, соха! Отбросив страхи,
Я в монахи,
В солдаты я из-за Катень
Пойду в один прекрасный день!

Я размышлял один, у окон зала,
О той тоске, что в сердце затаилась.
Взгляни налево, – мне любовь сказала, —
Не утешенье ли к тебе спустилось?
И я взглянул: у вас в двери явилось
Блаженство, – от него томлюсь без сил.
К нему в волненье сердце устремилось,
Но тело тайный страх остановил.

Любовь и смерть, влюбленных двух спасая,
Дары им принесли: забвенье зла
Один от смерти принял, угасая,
Любовь другому ваш портрет дала.
Судьба меня на путь их привела.
Что выберу я сердцу моему?
Что получил живой? Дано ему,
Склонясь к портрету, жить воображеньем.
Скорее я, как первый, смерть возьму,
Чем обладать одним изображеньем.