Перевод Е. Кассировой
Чем больше женщина, тем больше лицедейка.
А ну, зеваками, сошедшими с ума,
За их же кровные на сцене завладей-ка,
А за кулисами отдайся задарма.
Давай, кривляйся же, толпа жадна и клейка,
Хотя и в ней полно судейского дерьма.
И зубки навостри для нас, а не для стейка.
Но только… есть у нас казенные дома.
Что, невдомек? И мне. И ладно, будь дикаркой,
Свирепствуй. Мы пьяны и тупы. Так нахаркай
На покупателей. Они лицо утрут.
А после – упади! Красиво – не вахлачкой,
Но лебедем! Песок не вороши, не пачкай.
У гладиаторов и женщин схожий труд.
Перевод Е. Кассировой
Памяти Зюльмы, блудницы из предместья, и одного луидора
Богачка – двадцать лет ей было!
Со мною – двадцать франков было.
Мы жили вместе той весной,
Наш кошелек, почти пустой,
Ночь-кредиторша разорила.
Луна монеткой золотой
Его протерла – за луной
Из кошелька в дыру уплыло
Все то, что нам судьбою было:
Все двадцать весен – до одной!
Все двадцать франков – все, что было!
Дыру проделав за дырой,
Из ночи в ночь, вслед за луной, —
Все, что не стало нам судьбой!..
Потом еще не раз так было,
Она была – как прежде было —
Всегда собой, всегда шальной:
Она себе не изменила
На баррикадах той весной!
Потом – охота под луной
На первых встречных, вновь, как было…
А после – общая могила
С безлунной ночью даровой!
Перевод М. Яснова
Любовь и фортуна
Odor della feminita [7]
По городу – с утра до вечера, годами
Хожу в погожий день и, тротуар топча,
Жду, что захочется одной прекрасной даме
Коснуться зонтиком до моего плеча.
И, этак помечтав, чуть-чуть счастливей стану:
Забьет нужду в еде – набравшийся дурману.
Однажды, как всегда, я вдоль и поперек
Округу исходил. И то сказать: стерег!
Дозор, ни дать ни взять! И наконец с той самой
Столкнулся… – Это с кем? – Ну, с той
– Прекрасной Дамой!
– И что? – И подошла ко мне, и, на весу
– Свой зонтик придержав… мне… подала два су.
Рю де Мартир Перевод Е. Кассировой
Ну, что ко мне пристала, ты, подстилка!
Ведь я-то думал: ангел во плоти!
И втюрился в тебя наивно, пылко.
Что, думаешь, скажу: должок плати?
Желанно солнце ящерке линючей.
Любовь к тебе – сияла мне точь-в-точь.
А ты теперь – любить взаимно? Тучей
Твоя взаимность солнце застит. Прочь!
С тобой мы разного блаженства ищем.
Люблю один – ответа не хочу.
В любви желаю оставаться нищим
И тосковать по крову и харчу.
Пойми, диковинный фарфор, с которым
Скорей всего сравнишь любовь мою,
Восстанет, склеенный, былым фарфором,
Ну а моей… не выжить на клею.
Мне счастье дорого обратным смыслом,
Когда оно – несчастье и когда
В Эдеме яблоко хранится кислым
И с краснотцой запретного плода.
Что вообще мы друг для друга значим?
А ничего… И может быть, к добру…
Не я осыплю ласками и плачем.
Не я дары обратно заберу!
Понятно, в деле-то равны мы оба.
Но я рискую, согласись, вдвойне.
Когда ты снова влюбишься до гроба,
Уже изменишь не со мной, а – мне!
Давай считать: любовь пошла на убыль,
Меж нами – дружба до скончанья лет,
О неприятельница! Ну не грубы ль
Такие счеты? Им доверья нет.
Хотя бы без ругни расстанемся! А впрочем,
Конечно, если с горя не помрем,
Но сами над собой и похохочем.
Какая прелесть в хохоте твоем!
Перевод Е. Кассировой
Морис Роллина (1846–1903)
Когда все облики порока в полумраке
Рассядутся в кафе – всем предлагая раки,
В плетенке, убранной петрушкой, ты скользишь.
Твоих миндальных глаз и ласковость, и тишь,
Завитость локонов, блестящих как солома,
И подведенных губ манящая истома
Смущают помыслы и штатских, и солдат.
А груди у тебя так выпукло стоят,
Так явственно видна, под юбкой, ножки стройность,
Что каждый льнет к тебе и шепчет непристойность.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу