Андрей Дементьев - Я продолжаю влюбляться в тебя…

А небо голубое-голубое.
И солнце ослепительное в нем.
Нам, как нигде,
Здесь хорошо с тобою.
Со всеми вместе.
И когда вдвоем.

И я молю Всевышнего
О том лишь,
Чтоб здесь был мир.
И ныне, и всегда…
Вставал рассвет над городом.
Ты помнишь?
И угасала поздняя звезда.

Иерусалим светился куполами,
Вычеркивая контуры церквей.
В лучах зари, —
Как в золоченой раме, —
Вновь поражал он красотой своей.

Еще с тобой мы встретим не однажды
Библейских зорь неповторимый вид,
Чтоб сумрак не касался нашей жизни,
Как не коснулся он моей любви…

Я во сне не летаю, а падаю вниз.
Для полетов, как видно, года мои вышли.
Вот гора надо мной, словно черный карниз
У покатой, окрашенной в синее, крыши.

Я боюсь высоты – наяву и во сне.
И когда я лечу в бесконечную пропасть.
Обрывается сон…
И приходят ко мне
Ожидание чуда и смутная робость.

Начинается день, забывается сон.
Но лишь встречу тебя, —
Та же на́ сердце робость.
Улыбаешься ты.
Я как будто спасен.
Хоть опять я лечу в бесконечную пропасть.

Не спеша иду по улице знакомой.
Утро… Тихий воздух голубой.
Все, как прежде…
Только нету дома,
Дома,
Где встречались мы с тобой.

В нем была редакция журнала,
Знаменитого на всю страну.
Много лет промчалось?
Или мало?
Те года я грустно помяну.

Правда, дом формально сохранился.
Но теперь он старый и чужой.
Лучше уж тогда б он развалился,
Разминувшись с юною душой.

Ты пришла в редакцию девчонкой:
Светлая коса и синий взгляд…
Непохожая на «юниоров» в чем-то,
Жившая легко и наугад.

Я в тебя влюблялся постепенно.
Синий взгляд, улыбка, модный бант…
Позже дали о себе знать гены —
Мудрость и распахнутый талант…

Как скрывает золото порода,
Так таился в глубине твой дар:
Другом быть в любое время года
И держать за дружество удар.

Нежная душа твоя искрилась
От удач и вспыхнувших похвал…
Нам страна оказывала милость:
И за твой талант любя журнал.

А теперь та «Юность» позабыта,
Жизнь ее осталась за чертой…

И когда меня томит обида,
Я твоей спасаюсь красотой.

Единственный день – воскресенье,
Когда мы с тобою вдвоем.
И шумное телевеселье
С утра наполняет наш дом.

Единственный день – воскресенье,
Когда можно все позабыть.
И острое русское зелье
Под свежий огурчик испить.

Единственный день – воскресенье,
Когда телефон не зовет.
Поскольку и в дружеских семьях
В тиши отдыхает народ.

Единственный день – воскресенье,
Когда можно всласть отдохнуть.
И вечером вместе со всеми
В театре познать что-нибудь.

И мы воскресенье встречаем
Без будничных бед и тревог.
И лишь кабинет мой печален.
Он так в этот день одинок.

Когда твои глаза грустны
И молчалива ты весь вечер,
Я вновь в предчувствии вины,
Хотя виниться вроде не в чем.

В твоих глазах – синь декабря.
И я себе уже подсуден.
Прости, я так люблю тебя,
Что грусть твоя
Мне сердце студит.

Потом ты скажешь – почему
Тебе весь вечер было грустно.
Тревогу я твою пойму
И жизнь в свое вернется русло.

Характер виноват иль возраст,
Что стал я ссориться с тобой…
И прозвучал обидный возглас
За уходящею спиной.

А я люблю тебя, как прежде,
Как любит львицу старый лев.
Но в страхе замирает нежность,
Когда встает меж нами гнев.

И если я виновен в этом,
Прости несдержанность мою.
В твоей судьбе бушует лето,
И я продлить его молю.

А осень, что в меня вселилась,
Ветрами душу замела.
Любовь нам оказала милость —
Быть выше бед, обид и зла.

Еврейских жен не спутаешь с другими.
Пусть даже и не близок им иврит.
Я каждую возвел бы в ранг богини,
Сперва умерив вес и аппетит.

А как они красноречивы в споре,
Когда неправы, судя по всему.
Душа их – как разгневанное море.
И тут уже не выплыть никому.