Пусть мира злоба светоч мой гасила,
Не праздно в мире жизнь прошла моя.
Но жизнь, я вижу, — трапеза могилы.
Как о бессмертье мог подумать я?
Но по себе оставил я младенца,
Дал сыну сердце, голос, мысль свою,
Да встретит он счастливый дальний день свой
Средь будущих друзей в родном краю».
Последний день
Когда, как птица, песня возросла
И — сильная — перед тобой взлетела,
Смерть в самом деле к двери подошла,
Холодною полой прошелестела.
Тебе казалось — день, как полночь, глух,
Соломенное ложе — словно камень.
Вот — запоет за петухом петух,
Блеснет рассвет вослед за петухами.
Но не светало. Петел не пропел.
Глаза как будто застилали тучи.
И понял ты, что светоч догорел,
Что холодеет кровь, как ключ гремучий.
А за дверьми сад белых яблонь цвел,
Лучась, как облака над Зедазени,
И жернов жито новое молол,
И перед смертью ожило сомненье:
Перенесет ли сын через хребет
На юных крыльях ношу долгой жизни,
Воспоминания народных бед,
Что в книге сохранил Давид отчизне?
Хотел сказать ты: «Горе мне, о мать!
Кто обо мне вздохнет на целом свете?
Где мне на гроб убогий денег взять?
В кармане свищет ветер, пусто в клети…»
Хотел сказать: «Я хлеб у Мцхета жал,
Скитался я, трудился, пел безгрешно.
Я рифмой поле дум в снопы связал —
И гибну одиноко, безутешно!
А я еще с мечом бы жить хотел,
Но скованы уста мои печатью…»
И вот, как горный ключ оледенел, —
Гурамишвили умер. Плачьте, братья!
Приписка к поэме
Я поднесу тебе кувшин,
Наполненный в источнике бессмертья.
Давид Гурамишвили
Когда б ты небосвод увидел ясный,
Смеющееся вёдро наших дней
И обновленной Картли сад прекрасный,
Как ликовал бы ты в душе своей!
И дружбу Автандила с Тариэлом
В содружестве народов ты б узнал,
И в Зубовке Арагва бы гремела,
И в Мцхета б русский друг тебе предстал.
И ты б позвал: «Стихи мои, летите!
Ко мне, птенцы, слетайтесь в добрый час!
Не лейте слез — и слезы мне отрите!
Ведь родина с любовью помнит нас.
Так молотите жито золотое,
Срывайте спелый плод в саду своем!
Народ нас напоил живой водою,
Благословил нас хлебом и вином.
России сердце, сердце Украины
С грузинским сердцем связаны навек.
Так дружески преломим хлеб единый,
В одно русло сольем кипенье рек.
На берегах Лиахвы сядем рядом,
Припомним на днепровских берегах
Форелей, борющихся с водопадом,
Пастушью песню на родных лугах».
Но русло песни жизни не вмещает,
В веках грядущих вижу я твой след.
А песня взор на землю обращает,
Не говорит: «Всё суета сует…»
Не скажешь ты: «О мир, несущий беды!» —
Хоть истомил тебя скитаний зной…
Встань! Воротись! Гнездо свое проведай!
В источнике бессмертья нас омой!
1944–1945
Главки «Первое послание любимой» и «На ложе твоем» переведены Е. Евтушенко. Перевод всех других главок поэмы принадлежит Д. Виноградову.
Предисловье
Я посетил в Гандже убогий твой приют,
Как будто прочитал незримые страницы:
Отсюда ты ушел, но здесь стихи живут —
Я с ними до утра не мог наговориться.
Мне голосом твоим поведали они
О горестной судьбе, о муках и печали,
Как в скорби и тоске твои сгорали дни,
Как юные мечты ночами умирали.
Услышанное здесь я точно записал,
За строки от себя суди не слишком строго;
Всю ночь в моей груди твой колокол звучал,
К рассветной синеве вела твоя дорога.
Оседлан конь и ждет, и помыслы чисты,
Родной земли простор зовет и вдохновляет.
Пусть сердцу моему достанет доброты,
Пусть гордый конь в пути усталости не знает.
Песнь сожаления
Не тревожь, Катина,
Ночь глуха и черна,
Не подвязывай гриву Мерани!
…Сон растаял, и сказка уже не слышна
Из далекой предутренней рани.
Чист, как мрамора срез,
Звук возник и исчез,
Но оттаяла памяти мука,
Народилась звезда, воссияла с небес
Продолженьем пропавшего звука.
Ты сказала: «Прощай,
Не кляня, вспоминай,
Утешайся, чинару лаская,
Не забудешь меня,
Не разлюбишь меня,
Не притронется к сердцу другая…»
Читать дальше