Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы

Орел свирепеет от огненных знаков.
Он в отсветах пламени весь, как в крови.
Всю ночь я борюсь с ним, как праотец Яков,
и утром прошу его: «Благослови».

Мудрец, загадавший полуночью зимней
вот этот рассвет и вот эту мечту,
будь тоже поддержкою мне, помоги мне,
шум рощ помоги понимать на лету

Муж, полный сил, дитя, старик седой
под солнцем и луной родного неба,
когда в дороге встретятся с тобой,
блеснув очами, скажут: «Гамарджвеба!»

В годины бед, в нужде и на пирах
нас это слово мужеству учило,
и знал грузин — врагов развеет в прах
родной земли невянущая сила!

Мы помним предков дивные дела
и дальний зов старинной славы слышим…
Мы ныне станем твердо как скала
и «гамарджвеба» на мечах напишем.

Благословенна храброго рука!
Нам прадеды желали славной доли.
Как молния, сверкание клинка
пусть озаряет грозной битвы поле!

Стояла стража в древних крепостях,
и пахарь пел, спокоен под защитой, —
его хранил грузинской рати стяг,
зовущий к битвам, славою повитый.

И «гамарджвеба» — слово давних лет —
осталось нам… И слиты в этом слове
долин зеленых сладостный привет,
тень синих гор и строгий голос крови…

Так пусть теперь наш пыл горит вдвойне!
Всех к полю брани, родина, потребуй!
Все встанем в строй, все будем на войне, —
руке отчизны — войску — гамарджвеба!

Благословен победы нашей путь,
все, как один, в победу верим свято!
Грузинский воин, мужественным будь,
ждет роковая недруга расплата.

Позор и смерть врагу! Победа — нам!
Бойцам и полководцам — гамарджвеба!
Несокрушимой армии бойцам —
от мала до велика — гамарджвеба!

Единой волей воодушевлен,
народ исполнен праведного гнева,
врага испепелять клянется он!
Отечеству родному — гамарджвеба!

Перевяжите рану.
Под голову — седло.
Обманывать не стану —
я ранен тяжело.

Олень от раны плачет,
упавши у ручья,
и слез своих не прячет,
но не заплачу я.

Себя я не жалею —
жалею только вас.
Был ранен тяжелее
я в жизни столько раз!

Я замерзал в метели
и от жестоких слов,
и спал я на постели,
постели из шипов.

Вы не берите сбрую,
седло и кобуру…
Ведь, если и умру я,
я всё же не умру!

Себя я не отчислю.
Останусь я в строю.
Ты жизнь взяла, отчизна,—
прими и смерть мою!

Снесите на вершину
меня —
я так хочу.
Сосновую лучину
зажгите, как свечу.

Меня на белом свете
когда-нибудь весной
колхидский вспомнит ветер
и конь мой вороной.

Когда утихнет битва —
у каменной скалы
в груди, где сердце было,
гнездо совьют орлы…

Ворон каркает — горя глашатай.
Кукурузных корней волоконца
истлевают, и нивы не сжаты,
и подсолнух не смотрит на солнце,

умирает, согнувшись от боли.
Стали травы бесцветны и длинны.
Не шуршит утомленное поле.
И трепещут от взрывов осины.

Где же пахари? К пажити черной
наклонилась чинара, тоскуя.
Уронили подсолнухи зерна
на полоску землицы сухую.

Спят поля, словно умерших души,
всё же солнце нашел я за тучей.
Это солнце никто не затушит
у преддверия славы грядущей.

Цвет подсолнухов серо-свинцовый.
Танк топтал их простертые тени.
Где-то пес завывает дворовый,
и подсолнухи словно в смятенье.

Ждут и знают, что жизнь на пороге!
Сгинет враг, и герои вернутся,
станут снова цветы у дороги
петь о солнце и к солнцу тянуться.

В той давности, в том времени условном
что был я прежде? Облако? Звезда?
Не пробужденный колдовством любовным
алгетский камень, чистый как вода?

Ценой любви у вечности откуплен,
я был изъят из тьмы, я был рожден.
Я — человек. Я — как поющий купол,
округло и таинственно сложен.

Познавший мудрость, сведущий в искусствах,
в тот день я крикнул:
«О земля моя!
Даруй мне тень!
Пошли хоть малый кустик —
простить меня и защитить меня.