Елена Яворская - Заскоки Пегаса (сборник)

– Сейф можно и не двигать, – недолго думая согласилось начальство. – Не хотите – не надо. А вот в моем кабинете стол, пожалуй, надо передвинуть… И шкаф…

…В этом же месяце долгожданные повышение зарплаты, наконец, свершилось. Индексация вновь не догнала инфляцию, но ведь у нас всегда так: главное – не победа, главное – участие.

А в следующем месяце грядёт глобальная проверка. Заранее подготовлена любимая бюджетниками (дёшево и сердито) наглядность – буклеты-раскладушки. Директор самозабвенно планирует:

– Вот здесь мы поставим стол, вот здесь – раскладушку…

Добрый хозяин ждет гостей. Постороннему слушателю может показаться, что в программу включены банкет и ночлег. Вовчик привычно шарит в верхнем ящике стола в поисках компаса.

Двое соображали на троих. Третий, похоже, угодил под домашний арест и на вечеринку в честь какого-то там юбилея любимого завода не попал… Не попал, потому как попал по полной программе. Жена с двадцатилетним стажем семейной жизни – не то же самое, что жена двадцатилетняя, ага. Не врут анекдоты. Они ж – не заводская многотиражка, чтобы врать…

Двое соображали за шатким столиком в светлом углу тёмного цеха. Солнышко в сорок ватт с усилием просвечивало сквозь никотиновые тучи. Из темноты проступали монструозные очертания станков.

Двое соображали неофициально, потому как официальное торжество ничего, кроме чаепития, не предполагало. Директор, трезвенник-язвенник… ну да пусть будет здоров!

Двое соображали. Соображали поначалу неплохо, поэтому на газетке были селёдочка, картошечка в мундирах, малосольные огурчики, ливерная колбаска. И хлеб, конечно, потому как хлеб – всему голова.

Головы блаженно дурманились. Голова селёдки испуганно таращилась из мусорного ведра широко открытыми золотисто-чёрными окулярами на забредшего в цех одноглазого кота. Кот покамест не обращал на неё внимания – он вдохновенно клянчил. «Третьим буду!» – клялась в вечной верности его честная разбойничья рожа.

Когтями по металлической ножке стула – цвирк! Бр-р-р!

– Мя-а-ау! – голосом ещё противнее, чем когтями.

– Огурец хочешь?

– Мяу-у-у!

– Гля, Сань, жрёт! Ей-богу жрёт! Подожди, мохнатый, у меня где-то тут сальце…

Сальца не нашлось. Зато, к всеобщей радости, обнаружилась банка кильки в томатном соусе.

«Мирровой закусон!» – подмурлыкивал Мурзик, вылизывая остатки соуса.

– Молочка бы тебе… – вздохнул сердобольный Саня. – Но у нас, прости, брат, только с-под бешеной коровки…

Соображалось всё лучше и лучше. Головы варили всё хуже и хуже. Поэтому тосты были отброшены, как чуждый пролетариям предрассудок. И так без лишних слов предполагалось, что пьётся за всё хорошее. Да и разговор пошел серьёзный, грех перебивать.

– У генерального, слышь, машина новая.

– «Волга»?

– А то! Эх, Серёг, когда мы-то с тобой на «Волги» себе накопим?

– Хотя б на «Жигуль»! – со всхлипом. – Хотя б на подержанный!

– Э, нет! У человека должна быть мечта. Мечта, поня́л?! Я-то, слышь, моряком быть хотел. Ну да, в Нахимовское даже поступал.

– И-и? – нетрезво икнул Серега.

– И не поступил. Поступил в Суворовское. А учиться не стал. Потому как нафига? У человека мечта должна быть! Да что у человека! У Мурзика, вон, и то мечта есть. Правда, мохнорылый?

– Да знаем мы его мечты. Кошки-мышки и коты-кошки, – Серёга сочувственно сплюнул. – Да и мы, если без брехни, типа него. Пожрали – и в койку.

– Э-э, нет, Серег! У нас всё ж таки по-другому. Я вот жену свою люблю, – Саня хрустнул огурчиком. – Ну чё ты лыбишься? И тёщу люблю, да!

Серёга торопливо придвинул Сане стакан: на, мол, поправься, болезный.

– Хотя обе они, прямо сказать, с-стервы!

– Ты, Сань, лучше Родину люби. Оно надёжней, чес-слово! А бабы… У Мурзика и то больше понятия.

Мурзик догрыз селёдочью голову и теперь шнырял по углам в поисках живого корма.

– А «Волги» нам, правда твоя, не видать, как своих ушей… – поскрёб за лопухом Саня. – Как там? Легче верблюду пройти в Верховный Совет, чем… У-у-у!.. Я что хотел спросить-то… Футбол показывают когда, сегодня или завтра? А то я телек из ремонта забираю послезавтра…

…Закономерно перетекал в ночь очередной тёплый августовский вечер. И Саня, в душе поэт, вдруг с какой-то необъяснимой печалью подумал: а дата сегодня, как ни глянь, красивая: девятнадцатое августа тысяча девятьсот девяносто первого года.