Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

Узнал он и, верный принци́пу московских собратий,
Любовь свою предал всей силе суровых проклятий.

Угрюмо и мрачно всегда проходил он Лубянкой,
Страшась повстречаться с коварною псевдославянкой.

Друг с другом навеки они так рассталися оба,
А счастья, казалось, обоим хватило б до гроба!

Ах, неужель ты кинул свет,
Хозяин мой седой?
Таких людей уж больше нет
Под нашею луной.
Ты состояние с трудом
Всю жизнь свою копил,
У Покрова́ построил дом,
А в дом жильцов пустил.

С процентом скромным капитал
Пуская частно в рост,
Раз в год ты нищим помогал,
Ел постное весь пост.
Умел узнать ты стороной,
Кто деньги занимал,
И ежедневно на Сенной
Сам мясо покупал.

Хотя ты был не из числа
Чувствительных сердец,
Но от тебя не ведал зла
Домовый твой жилец.
До самой смерти неженат
И чужд семейных уз,
Носил ты ватошный халат
И плисовый картуз.

Ты сам себе приготовлял
Лукулловский обед:
Картофель с свеклою мешал
В роскошный винегрет.
Без темных дум, без тайных мук
Добрел до поздних лет;
Всегда с тобой был твой чубук
И вязаный кисет.

С чухонцем дворником был строг,
Журил его слегка;
Ходил ты изредка в раек
Смотреть «Жизнь игрока».
Порою, чтоб себя развлечь,
Ты почитать любил:
Тобой прочитан был весь Греч
И Зотов — Рафаил.

Я на потухший твой закат
Без слез смотреть не мог,
Как, сняв свой ватошный халат,
Ты в гроб сосновый лег.
С тех пор как ты покинул свет,
Я всё твержу с тоской:
«Таких людей уж больше нет
Под нашею луной!»

Люди взгляда высшего,
Книг вы захотите ли!
Пусть для класса низшего
Пишут сочинители.
Для чего вам более
Всё людское знание?
Не того сословия —
Чтоб читать издания!

Нынче — травля славная,
Завтра — скачка тройками;
То обед, где — главное —
Угостят настойками.
То к родне отправишься,
С дворнею — мучение…
Ясно, что умаешься,—
Тут уж не до чтения.

Пусть зубрят приказные
Те статьи ученые,
Где идеи разные
Очень развращенные.
Мы ж, допив шампанское,
Спросим с удивлением:
Дело ли дворянское
Заниматься чтением?

Розог не бойтеся, дети!
Знайте — ученым игривым
Прутья ужасные эти
Названы жизни мотивом.

Пусть вырастают березы,
Гибкие отпрыски ивы,—
Вы, улыбаясь сквозь слезы,
Молвите — это мотивы!

Если ж случится вам ныне
С плачем снести наказанье —
Что ж? и мотивы Россини
Будят порою рыданья.

Дети! отрите же слезы!
Можете строгость снести вы:
Прежде терпели ж вы лозы,
Так и стерпите мотивы!..

Был век славный, золотой,
Век журнальной знати,
Все склонялись перед той
Силой нашей рати.

Всё вельможи, важный тон…
Но смещались краски —
И пошли со всех сторон
Мошки свистопляски.

Бородатый демократ
Норовит в Солоны;
Оскорбить, унизить рад
Светские салоны.

Грязь деревни, дымных сел
В повестях выводит,
Обличает кучу зол,
Гласность в моду вводит.

Свел с ума его — Прудон,
Чернышевский с Миллем,
А о нас повсюду он
Пишет грязным стилем.

А глядишь — о, века срам! —
Прогрессистов каста
Без перчаток по гостям
Ходит очень часто.

А глядишь — Прудона друг,
Сочиняя книжки,
Носит вытертый сюртук,
Грязные манишки.

Нас нигде он не щадит,
Отзываясь грубо,
Даже гения не чтит
Графа Соллогуба.

Им давно похоронен
Автор «Тарантаса»;
И не шлет ему поклон
Молодая раса.

Где же автор «Двух калош»
С грузом старой ноши?
Нет! теперь уж не найдешь
Ни одной калоши!

Что ж? быть может, Соллогуб
Уступил без бою?
Иль, как старый, мощный дуб,
Был спален грозою?

Нет, он в битвах не бывал,
Не угас в опале;
Но свой гений пробуждал
Вновь в «Пале-Рояле».