Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

Они и либеральный наш Лафитт {813} —
Владыки настоящие вселенной:
От них зависит нации кредит,
Паденье тронов, курсов перемены;
Республик биржа тоже не щадит,
Заботятся банкиры несомненно,
Чтобы проценты верные росли
С твоей, Перу, серебряной земли.

К скупым неприменимо сожаленье;
Воздержанность классическая их
Считается за честь и украшенье
И киников, и множества святых {814} .
Внушает же отшельник уваженье
Печальным видом странностей своих!
Но вас богач суровый возмущает,
Когда во имя денег сокращает

Свои расходы? Да ведь он — поэт!
Поклонник высшей и чистейшей страсти!
Прекрасный блеск накопленных монет
Ему дает изысканное счастье;
Его слепит алмазов чистых цвет
И кротких изумрудов сладострастье;
И для него, как солнце, горячи
Червонных слитков яркие лучи.

Ему принадлежат материки;
Из Индии, Цейлона и Китая
Плывут его суда; в его мешки
Церера собирает урожаи.
Его чуланы, склады, сундуки
Богаче королевских. Презирая
Все плотские восторги, он один
Царит над всем — духовный властелин.

Быть может, он, потомству в назиданье,
Построит школу, церковь, лазарет,
Оставив после смерти в новом зданье
Унылый бюст иль сумрачный портрет?
Быть может, человечества страданья
Он утолить задумает? Но нет!
Он предпочтет богатство целой нации
Держать в руках — и строить махинации.

Но что бы он ни делал — все равно!
Пусть высший принцип — только накопленье!
Какому дураку разрешено
Назвать безумьем это увлеченье?
А почему, скажите, не грешно
Кутить, любить, выигрывать сраженья?
Спросите-ка наследников, какой
Приятней предок — мот или скупой?

О, как прелестна звонкая монета!
О, как милы рулоны золотых!
На каждом быть положено портрету
Кого-то из властителей земных, —
Но ныне бляшка солнечная эта
Ценнее праха царственного их.
Ведь и с дурацкой рожей господина
Любой червонец — лампа Аладдина {815} !

«Любовь небесна, и она царит {816}
В военном стане, и в тени дубравы.
И при дворе!» — поэт нам говорит;
Но я поспорю с музой величавой:
«Дубрава», правда, смыслу не вредит —
Она владенье лирики по праву,
Но двор и стан военный не должны,
Не могут быть «любви» подчинены.

А золото владеет и дубравой
(Когда деревья рубят на дрова!),
И тронами царей, и бранной славой —
И на любовь известные права
Имеет, ибо Мальтус {817} очень здраво
Нам это изложил; его слова
Нас учат, что супружеское счастье
У золота находится во власти!

Но ведь любовь почти запрещена
Без брака? Ибо все мы разумеем,
Что якобы сопутствует она
Супружеству. Однако мы не смеем
Настаивать… Верней — любовь должна
(В угоду всем ханжам и фарисеям)
Служить венцом супружеских утех;
Любовь без брачных уз — позор и грех.

Но разве «при дворе», «в военном стане»
Да и «в тени дубравы», черт возьми, —
Все воины, все гранды, все крестьяне
Являются женатыми людьми?
Не знаю, как оправдываться станет
За этот ляпсус Скотт — mon cher ami [121], —
Ведь он себя пристойностью прославил;
Всегда его в пример мне Джеффри ставил {818} .

К успеху равнодушен я, ей-ей!
В былые годы мне везло немало,
А в юности успех всего нужней,
И это мне в дальнейшем помогало.
Да, я доволен юностью моей:
Хороших дней мне много перепало,
И, как бы я за них ни заплатил,
Я ни умом, ни сердцем не остыл.

Я знаю: барды многие не раз
Взывают, как к неведомому богу,
К суду потомства, веруя, что нас
Рассудят и поддержат хоть немного.
Но лично я — противник громких фраз
И не зову потомков на подмогу.
Они для нас загадка, мы — для них;
Живые склонны думать о живых!

Мы сами ведь потомство — вы и я;
Кого же помним мы и понимаем?
Весьма немногих, милые друзья;
Мы — на двадцатом имени хромаем!
За множество досадного вранья
Мы старого Плутарха упрекаем,
И Митфорд — современный грекофил —
Его ошибки ярко осветил.

Признаюсь вам, читатель благосклонный,
И вам, неблагосклонные пииты, —
В двенадцатой главе вполне законно
Я к Мальтусу прибегну под защиту
И к Уилберфорсу; лучше Веллингтона
Спаситель чернокожих знаменитый;
Ведь наш-то Веллингтон, по мере сил,
И белокожих в рабство обратил!