Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

Эта ночь сегодня кажется короткой,
И взволнован Фрунзе думою одной —
Что над той же самой фронтовою сводкой
Наклонился Ленин в тишине ночной.

Печка разгорелась, и трещат поленья,
Фрунзе долго смотрит, как огонь горит…
«Много в жизни сделало наше поколенье,
Многое еще нам сделать предстоит…»

Он на пламя смотрит — словно голос слышит…
Воздвигают зори города во мгле.
Как теперь Россия торопливо дышит,
Припадая грудью к дорогой земле!

Вдруг стучатся в двери: входит, пригибаясь,
Проклиная басом рост саженный свой,
В оренбургской бурке тот усач-красавец,
Что в бою недавнем отстоял Сулой.

Он в груди могучий, по-казачьи с чубом,
У него нагайка длинная в руке.

«Хоть была горячка, всё же не порубан,
Конь мой быстроногий вынес налегке», —

Сразу он промолвил, козыряя лихо.
Все проснулись в штабе от подобных слов
И хватают ружья.
Усмехнулся тихо
Басовитый конник, приподнявши бровь.

Сел Егор Синицын, загремели шпоры…
«Что ж, — промолвил Фрунзе, — будут
разговоры…
Я тебя, признаться, вызвал неспроста:
Мне из Приуралья донесли дозоры,
Будто не в порядке сотая верста».
«Там, где Липцы?» — тихо вымолвил Синицын.
«В Липцах»…
— «Быть не может. Я признаюсь вам,
Что совсем недавно из родной станицы
Принесли мне вести — я не верил сам, —
По станицам нынче всюду есть комбеды,
А полков казачьих сосчитать нельзя…
До последней доли, до большой победы
У меня в станицах верные друзья.
В Липцах рыжий Берест, бывший подхорунжий,
Синяя фуражка да шинель до пят.
Мы, на веки вечные связанные дружбой,
Вместе горевали у седых Карпат.
В Липцах мне родные почитай что всюду,
В каждом пятистеннике — сваты, кумовья…
Что бы ни твердили, доколь сам не буду,
Никакому домыслу не поверю я».
Он глядел на Фрунзе.
Командарм, нахмурясь,
По широкой карте расставлял флажки.
Топали копыта вдоль узорных улиц,
И дымком тянуло с голубой реки.

«Ты не прав, Синицын… Что же — дружба дружбой…
Ну, а вдруг изменник этот подхорунжий?
Завтра мы проверим…»
— «Михаил Васильич,
Я прошу по чести отпустить меня.
Если там невнятица — горя не осилишь,
Я сейчас на Липцы погоню коня…»
— «Подожди, Синицын!»
Стало шумно в штабе,
Чай простыл в стакане. Догорел огонь.
Ординарец верный, в смехе рот осклабив,
Разбирал винтовку.
За оградой конь
Ржал неутомимо, — словно звал в дорогу,
В Липцы — в дом заветный, к Золотому Логу.

Поглядел Синицын: словно в песне старой,
Луг покрыт туманом — белой пеленой,
Дикий мак пылает у крутого яра,
И бежит дорога серой колеей.

«Ты уже уходишь?»
— «Скоро мы вернемся», —
Отвечал Синицын, шпорами звеня.
Он в дверях широких с рыжим незнакомцем
Разошелся хмуро и позвал коня.

«Путь на Липцы…
Степи…
Песню лебединую
В этот полдень горестный ковыли трубят…
Командарм рассердится… голову повинную
Преклоню без ропота…
Что же… виноват.
Сорок верст дорогами да семнадцать берегом,
По крутым обочинам всходит лебеда.
Удивится, стало быть, как вернемся с Берестом,
Старые товарищи — не разлей вода».

Степь от Приуралья тянется угрюмо,
Словно это море спит, окаменев.
Двести верст проедешь, а не слышно шума,
Только ветер с юга плачет нараспев.
По степям широким пролетят станицы
Над озерной гладью, над обрывом рек,
Низкий дом над кручей озарит зарница —
И опять по склонам тает желтый снег.
А станицам были имена от веку
По победам русским в дни былой войны,
Там была и Лейпцигская — с мостом через реку,
С улицей широкой, что прямей струны.
Казаки прозвали ту станицу Липцы,
Посадили липы, — на широкий двор
Прилетали часто аисты-счастливцы
Отдохнуть немного — и опять в простор.
В Липцы гнал Синицын коня вороного,
Но не Берест в думах: старое крыльцо,
Словно из тумана, выплывает снова…

Платок оренбургский, милое лицо…
«Варенька, Варвара, нет по Приуралью
Ни одной казачки с черною косой,
Что прошлась бы лебедью, накрываясь шалью,
Как проходишь в праздники ты по мостовой.
Как взглянул я с юности в те глаза глубокие,
Как увидел отроком ту голубизну, —
Стала ты мерещиться в ночи одинокие,
Юность мою горькую степью расплеснув.

Годы невозвратные — годы стародавние,
Нынче вспоминается тихий дом со ставнями
И обрыв заброшенный, за обрывом — озеро.
В осень позабытую рано подморозило,
Озеро покрыло пеленою белой
С Пьяного Баксая до Луки Горелой.