Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

Всё мне кажется, пишутся где-то
Те стихи, что мой внук затвердит,
И в тетрадь молодого поэта
Великанское утро глядит.

Начинает он дело большое,
За которое браться — беда,
Знать не будет он сердцем покоя,
Не узнает вовек, никогда,

Что такое довольство собою.
Днем и ночью мучительный труд.
Он дорогой пройдет стиховою,
Как по горным вершинам идут.

Альпинисту ведь все-таки легче:
Взял вершину — садись, отдохни.
А ему и укрыться-то нечем,
Ведь на сердце не будет брони.

И придется седеть молодому
И за жизнь кровью сердца платить,
Потому что вовек по-другому
Стихотворцу не следует жить.

Тяжело? Мне еще тяжелее,
Хоть я только прохожий, — не трусь,
Приходи, приходи поскорее,
Первым низко тебе поклонюсь.

Приходи, приходи поскорее,
Приходи же в родительский дом,
Что зовется отчизной… Стареют
Без тебя мастера над стихом…

Зима, и повсюду сугробы,
И всюду костры на пути,
И надо помучиться, чтобы
По старому лесу пройти.

Всё кажется нынче легко мне,
Хоть щеки мороз мне обжег, —
Ведь снова я молодость вспомнил,
Услышал ее говорок.

И вышел я в ночь снеговую,
Надел нараспашку пальто,
Я песню придумал такую,
Какой не придумал никто.

Я всё ее нежу и холю,
Держу под руками в тепле,
Я дал ей и разум, и волю,
И право бродить по земле.

Впервые она оглянулась,
И нет, не печалит ее
Моя бесприютная юность,
Беспутное счастье мое.

Иду я в заветные дали,
Где небо в вечерних кострах,
И старость ее не печалит
С лихой сединой на висках.

Ведь с песней заветной, покуда
Живу на земле снеговой,
По свету скитаться я буду,
Всегда она будет со мной.

Как ржаную ковригу,
В свои руки беру
И держу эту книгу
На холодном ветру.

Сладко бродит в ней солод,
Теплый запах ржаной,
Стих по-прежнему молод,
Стих совсем молодой.

И звучит в нем дерзанье,
Разговор озорной,
В каждом слове — сказанье
О сторонке родной.

Жить тебе, жить не старясь,
Каждой строчкой своей,
Будешь вечно как парус
На просторах морей.

Подымать за собою,
Как могучий прибой,
Вечно звать к непокою
На гряде огневой.

Тридцатилетье с той поры прошло,
С тех дней тридцатилетье миновало,
Взгляну назад — становится светло,
И вижу всё — от земляного вала,

От нашей первой встречи до того
Последнего простуженного часа,
Когда в снегах проезда твоего
Сто конников тебе навстречу мчатся,

Чтоб выручить, чтоб вырвать, чтоб спасти,
Чтоб гроба не было на колее знакомой…
Но встретили нежданно на пути
Усталого седого военкома,

И безнадежно он махнул рукой,
И стало тихо в каменном проезде,
Где слабый свет разорванных созвездий
Струился слабо теплою зимой.

Но не созвездья помню — тихий дом,
Где пел ты, сидя на тахте широкой,
И говорил мне иногда с трудом
О зрелости, до боли одинокой…

А мальчики-поэты — те всегда
К тебе стучались с первыми стихами…
И проходили дружные года,
Перекликаясь на рассвете с нами.

Но бьют часы. Уходит человек.
Другой глядит печальными глазами
И маленьких двух рыбок прямо в снег
Роняет вдруг дрожащими руками.

Они поэту не нужны теперь…
Напоминает сердцу о печали
Распахнутая настежь дверь
В ту комнату, где песни отзвучали.

«Твой до земельки той», — мне написал, как брату.
Промчалися года — и те сбылись слова,
И тяжела недавняя утрата,
И наша встреча в памяти жива.

Он был моложе, и по всем законам
Казалось мне, что я скорей умру,
И вот стою на кладбище зеленом
В ненастный вечер на сыром ветру.

И вспомнились все обещанья разом…
Да, если друг не кончил песнь свою,
Я за него допеть ее обязан…
Что ж, если нужно — значит, допою.

И не моя, конечно, в том заслуга —
Моих друзей, товарищей моих…
Ведь если рядом теплый голос друга,
Звучит душевней каждый новый стих.