Но в томлении пламени ярого
Белым полымем тучи слепят,
Стынет бунта крестьянского зарево,
На рассветах усадьбы горят.
Песни тешили чистым наречьем,
Горько плакали в снег бубенцы,
У дворов постоялых, при звездах,
Вербы горбили узкие плечи,
А на ярмарках в тихих уездах
Будоражили тишь пришлецы,—
По лабазному Замоскворечью
Бородатые встали купцы.
Лодки правят на горестный берег,
По делянкам раскат топора.
По-особому родину мерит
Миллионщиков новых пора, —
Да опять тупики, пересадки,
Переправы над сонной рекой,
А в кривых переулках отряды,
Комиссары, скатавшие скатки,
Своеволию юности рады,
Славя город пылающий свой,
Поведут броневые площадки
По сарматской равнине ночной.
А в снегах разметалась Таганка.
На мосту краснофлотский дозор.
Коминтерна ночная стоянка —
Отплывающий в море линкор.
Сосны к западу клонятся утло,
Но, для грома и славы восстав,
Отшвартуют в бессмертное утро
Все шестнадцать московских застав.
1930, 1939
Был поэт — сквозь широкие годы,
Из конца пробиваясь в конец,
Он водил черный ветер невзгоды,
Оголтелую смуту сердец.
Словно отговор тягостной смуты,
Словно наговор странствий и бед,
Воспевал он, холодный и лютый,
Обжигающий сердце рассвет.
Старой выдумкой — песней цыганской —
Он людские сердца волновал
И стихи роковые с опаской
Нараспев неизменно читал.
Под гитару, как в таборе темном,
Над рекой, где гремят соловьи,
Он сложил о скитальце бездомном
Опрометчиво песни свои.
Он твердил: «Если сердце обманет,
Покоряйся бездумно судьбе,
Пусть негаданно время настанет —
Всё любовь не вернется к тебе.
Мне с младенчества, словно Егорью,
Желтоглазый приснился дракон,
Не люблю эту землю с лазорью —
Тихой жизни бессмысленный сон.
В небесах позабытого года
Буду славить холодную тьму,
Есть души отгоревшей свобода —
В грусти жить на земле одному».
Он улыбкой и ложью той странной
Желторотых подростков губил,
Только я не поддался обману —
И поэтов других полюбил.
И теперь только вспомню — и снова
Ясный свет отплывающих дней
Вдруг доносит ко мне из былого
Голоса тех заветных друзей.
С нами тысячи тех, для которых
Время вызубрит бури азы,
Молодой подымается порох —
Весь раскат первородной грозы.
Пусть же снова зальются баяны,
Все окраины ринутся в пляс,
За моря, за моря-океаны
Ходит запросто слава о нас.
А поэта того позабыли,
Перечтешь — и забудется вновь,
Потому что мы сердцем любили
Только тех, кто прославил любовь.
1930,1939
48–51. ИЗ ЦИКЛА «СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА» ПОРТРЕТЫ
Над покоем усадеб,
Уходящих в безвестные дали,
Подымается небо
Оттенка суглинка и стали.
У высоких домов,
У деревьев старинного парка
В эту тихую ночь
По-особому душно и жарко.
И стучат до рассвета
Избушки на низеньких ножках
Костяною ногой
На посыпанных желтым дорожках.
Семь цветов, что над радугой
Подняты узкой дугою,
По проселкам страны
Обрываются песней другою.
Даль проходит уже,
И сбиваются в полночь копыта,
Гомозя и гремя
Над укладом старинного быта.
Там семья — как оплот,
И семья там опора всей власти,
Там приказу отца
Повинуются слезы и страсти.
А семейных романов
Отменная тонкая вязь,
Всё, что мы прочитали,
Смеясь, негодуя, дивясь,—
Обличенье того,
Что теперь уж навек позабыто,
Осужденье того
Невозвратно ушедшего быта.
Я запомнил всё то,
Что поют мне об единоверце.
Снова пепел отцов
На рассвете стучит в мое сердце.
Вновь приходит рассвет —
И горят золотые зарницы.
Ваши кости зарыты
На девятой версте от столицы.
Не под темною тенью
Кладбищенской тесной ограды —
По морям, по волнам,
По размытым краям эстакады.
Встань, другая семья.
Вот отцовский резной подоконник.
Захолустная ночь.
Здесь начало романов и хроник.
Здесь преемственность крови,
Преданья и сны старины
Вспоминаются в утро
Великой гражданской войны.
Читать дальше