Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

Всё это мне припомнилось вначале.
Шли табуны на выбитом корму.
Сто раз вокруг кукушки куковали,
Медвежий след нас вел на Бухтарму.

Покуда шли еще с бухты-барахты,
Срываясь вниз, заброшенные тракты,—
Вдруг услыхав, как соколы кричат,
Встречая утро, я взглянул назад.

Кругом скиты — в лесах непроходимых
Широкоплечий сумрачный народ.
О бородатых строгих нелюдимах
Опять беседа медленно идет.

Они сюда спасаться приходили,
Рубили лес и строили дома,
Зимой медведя мелкой дробью били.
И стала русским краем Бухтарма.

Как в деревнях возвышенности русской,
Здесь тихо жил старинный их уклад,
И тень зари легла полоской узкой
На голубой высокий палисад.

Но вновь кипит живая кровь народа,
В огне горит неопалимый край, —
Седеет склон родного небосвода,
Встречает песней странников Алтай.

Чуть пахну́ло березой карельской,
Легким ветром пахну́ло, и вот
Над любою дорогою сельской
Городская тревога встает.

Руку в руку, особенным ладом,
Мы скрестили над мордой коня,
И товарищ ударил прикладом
И украдкой взглянул на меня.

Что грустишь ты? Накормлены кони,
Легок путь в эту синюю рань.
Третьи сутки не слышно погони,
Прорезающей путь на Рязань.

И пожму я товарищу руку…
Отзвенят молодые года,
На последний прогон, на разлуку
Загрохочут еще поезда.

В том краю, по-особому бойкий,
Ветер с Ладоги клонится прочь,
Там спешат вытегорские тройки
В ослепительно белую ночь

Мы с тобой разойдемся надолго,
Только помни, как в первом бою
Партизанская била двустволка
И разведчик спускался к ручью.

Только помни крутые тропинки,
Желтый склон пересохшей реки,
Небо, бывшее ярче сарпинки
В день, когда вы входили в пески.

А за теми песками — бойницы.
Половецкие бабы грустят.
До утра перелетные птицы
На старинных курганах сидят.

Падал снег (дальний путь по примете), —
Рассказать это сразу нельзя,
Как в безвестном лесу на рассвете
Фронтовые прощались друзья…

Мальчишка смеется, мальчишка поет,
Мальчишка разбитую скрипку берет.

Смычок переломлен, он к струнам прижат,
И струны, срываясь, чуть-чуть дребезжат…

Какой дребеденью, какою тоской
Тревожит мальчишка мой тихий покой.

К нему подхожу я — и скрипку беру,
И вот затеваю другую игру.

И вот уж дороги бегут и спешат,
Тропинки в тумане как волны шуршат,
И, дрогнув, сорвался последний шлагбаум:
Ораниенбаум, Ораниенбаум…
Над тихим заливом полуночный дым,
И я становлюся совсем молодым.
Балтийского флота поют штурмана,
Как вымпел — над городом старым луна.
Вот Балтика наша — туман голубой,
Форты на возморье, огонь над волной.
Чем юность была бы без песни твоей,
Без вечного плеска свинцовых зыбей?

Снова море в огне небывалом,
И на Балтике снова весна.
В эту тихую ночь над штурвалом
Молодые поют штурмана.

Тот, кто кепку на лоб нахлобучил,
Может быть, не вернется домой,
И проходят высокие тучи,
Звезды тают над нашей кормой.

Я узнаю тебя по затылку,
По нашивке на том рукаве,
И прижмется твоя бескозырка
К запрокинутой вверх голове.

Синий вымпел скользнет по канату,
Словно с неба сошла синева,
Разбросавши костры по закату,
Легкой тенью пройдут острова.

На зеленый простор вылетая,
Ночь разводит мосты, и опять
Там, где стынет дорога ночная,
Паренька дожидается мать.

Спи, товарищ, качавшийся с нами,
В море почесть особая есть:
Подымается месяц, как знамя,
И волна отдает тебе честь.

Полотняный мешок над волною…
Пусть огни голубые горят,
Проплывут облака под луною,
Как полки, на последний парад.

Спи, товарищ, в краю небывалом,
За фарватером меркнет луна.
По тебе в эту ночь над штурвалом
Молодые грустят штурмана.

Мы в комнату входим, — в немыслимом сходстве,
Как давняя память о солнце былом,
Ложится на стены сиреневый отсвет
Зари, прошумевшей за темным окном.
Скользит на изгибе крутом колесо,
Из кубиков сложены трубы,
И негр, что грустит на холсте Пикассо,
Кривит лиловатые губы,