Данте Алигьери - Божественная комедия. Рай

Знак рыцарства.

«Колонка Шапки». Vajo, собственно, белка, – геральдическое название полосы в щите, состоящей из серебряных и голубых инкрустаций на красном поле, напоминающих почему-то геральдическому глазу пеструю шкуру белки; колонка с такою шапкой находилась в гербе фамилии Билли или Пильи.

Один из Кьярамонти, заведовавший продажей городского зерна, уменьшил объем гарнца и тем нажился.

Т.е. общественных должностей. Курульные кресла – принадлежность римских магистратов – произошли из колесниц.

Вероятно, Уборти, из которых о Фаринате. см. Ада X песнь.

Золотой шар был герб Ламберти, одного из которых, Моску, Дает встречает в Аду, песнь XXVIII, 103.

Вядомини (Бясдомини), Тозингн я Кортиджиани были стражи и хранители епископства Флоренции. Их потомка, современные Данту, когда умирал епископ, беззастенчиво помещались в его дворце и пользовались его доходами.

Адимари. Один из них овладел имуществом Данта после его изгнания и сильно противился возвращению поэта.

Убертин Донато был женат на Равиньяни и поссорился со своим тестем, когда тот хотел выдать другую свою дочь за Адимари – до того низки считались еще последние.

Одна из дочерей Капонсакки, живших так же на Старом Рынке, была женою Фолько Пиртинари и матерью Беатриче.

Это диво заключается в том, что Флорентинцы так ценили лучших двоих граждан, что даже одни из городских ворот прозвали по имени Пера – Porta Peruzza.

Маркиз Гуго, «великий барон», был наместник императора Оттона III в Тоскане; он построил церковь Бадиа во Флоренции, где день его смерти (праздник св. Фомы, 31 декабря 1006) справлялся торжественною службою, похвальными речами и т. д. Он дал дворянство и свой герб пяти фамилиям Флоренции, – факт, восхваляемый Качьягвидой, ибо произошедший из преданности к императору. Джиано делла Белла, один из наследников герба Гуго, не смотря свое дворянство, примкнул в народной партии; впрочем, этим он лишь раздражил обе стороны, принужден был удалиться в изгнание и умер во Франции.

Борго, один из новых сестиров города, было бы спокойнее, если-бы туда не переселились Буондельмонти из Ольтрарно.

Дом Амидеи, распря которого с Буондельмонти была началом борьбы Гвельфов и Гибеллинов во Флоренции. Она началась из за того, что одна из девиц этого дома, невеста Буондельмонте, предпочла ему другого и отказала ему. Дант желал бы, чтобы первый из Буондельмонти, переселявшийся во Флоренцию, утонул в речке Эме, пересекавшей ему дорогу; тогда бы Флоренция не увидела многих бедствий (см. Ада XXVIII, 106).

Молодой Буондельмонте был убить на мосту, где статуя Марса, у подножия разрушенной башни. Это было сигналом к началу флорентийских усобиц.

Гербом Флоренции была белая лилия, которую Гвельфы после изгнания Гибеллинов, заменили красною, – «окровавили». После проигранного сражения торжествующий неприятель нес на копьях знамена с лилиями, перевернуты вверх ногами.

Фаэтон, который своим приключением с колесницей солнца, сделал отцов осторожнее в исполнении безумных желаний своих детей, обратился к своей матери Клименес недоумением, кто его отец – Аполлон или его воспитатель Эпаф. В таком же недоумении теперь находился Дант относительно предсказаний о его будущей тяжелой судьбе, слышанных им в Аду от Фаринаты (X, 79) и Брунетто Латини (XV, 61), а в Чистилище от Конрада Маласпина (VII, 133) и Одеризи иэ Агоббио (XI, 139.)

Тот, кто видит Бога, видит в Нем все случайное так же ясно, как человек ясно видит какую-нибудь простейшую геометрическую истину.

В Боге, «центр которого везде, а окружность нигде».

«Случайное» – не совсем подходящее слово; здесь скорее подходит термин «акциденции». Смысл этих слов, что «случайные» вещи, являющиеся продуктом творчества не непосредственного (см. XIII, 64 и VII, 124). несмотря на божественное Провидение и предопределение, нисколько не стесняют человеческой свободы, – воззрение, знакомое читателю из XVI, 70 и XVIII, 61 Чистилища и VIII, 98 Рая. Это место повторяет еще раз краткий протест против учения о случайности и фатализма, каковой вполне приличен в устах блаженного духа, открывающего поэту его горькую судьбу, приличен в том смысле, что все в жизни, даже самое ничтожное, предусмотрено в великом плане мироздания и искупления.