Ричард Овери - Сталин и Гитлер

Понятие «партия» вводит в заблуждение. Обе партии возникли как одни среди многих им подобных, борющихся за членов, голоса на выборах и места в парламенте, однако ни Гитлер, ни Сталин не рассматривали национал-социализм или советский коммунизм как партии в общепринятом европейском понимании этого слова. На ежегодном съезде партии в 1934 году Гитлер выступил с продолжительной заключительной речью о политических партиях в Германии. В ней он характеризовал старые парламентские партии, выжившие после 1933 года, как электоральные машины, представляющие лишь узкие конфессиональные или экономические интересы отдельных групп населения, но никак не интересы всего народа. Ни одна из этих партий не была воодушевлена «истинным взглядом на мир»; всегда готовые к идеологическому компромиссу с другими партиями ради того, чтобы получить свой кусок власти, либо проявляя готовность оказаться в оппозиции, они становились жертвами фракционной борьбы и классовых конфликтов 3. Сталин также отвергал дореволюционные российские партии, считая, что они не более чем «машины, приспособленные для парламентских выборов и парламентской борьбы», ставившие свои корыстные, властные интересы выше политических принципов и способные привести российские массы лишь к «безнадежному отчаянию и неизбежному поражению» 4. В чем нуждалась страна, писал он в 1924 году в «Основах ленинизма», так это в партии нового типа, бескомпромиссной, единой, революционной и исключительной, своего рода трансцендентной партии. Гитлер описывал только что зародившееся национал-социалистическое движение (он предпочитал слово «движение», имея в виду «партию»), используя почти те же термины. Это движение было основано, говорил он, обращаясь к делегатам съезда, для того, чтобы не идти ни на какие компромиссы, выражать единую революционную волю и держать власть только в своих руках» 5.

Оба диктатора говорили эти слова, оглядываясь назад с безопасной позиции, которую обеспечивало им установившееся однопартийное правление, однако их взгляд на то, какими особыми чертами должны были бы обладать обе партии, красноречиво свидетельствуют о преимуществах каждого из них в условиях уже окрепшей диктатуры. Как национал-социализм, так и советский коммунизм были пронизаны чувством глубинной исторической связи с чаяниями народов, из которого и проистекали их претензии на то, чтобы быть представителями всего народа, а не отдельных классов или групп. Коммунизм был «движущей силой» или «авангардом» всех сил, участвовавших в социальной революции в России; в понимании Гитлера национал-социализм был «расовым ядром» всего германского народа, ответственным за будущее всей германской расы 6. Гитлер исходил из того, что партия привлечет в свои ряды лучших представителей народа, чья преданность и сознательный активизм выдвинут их из общих рядов. Партия, продолжал Гитлер, состояла из меньшинства «достойных элементов», преданных борьбе и готовых жертвовать собой во имя всего народа. По убеждению Сталина, коммунисты были «лучшими представителями рабочего класса», призванными руководить им 7. В то же время приверженцы партии не должны были отделяться от остальной части населения, напротив, им следовало стать некой формой «передаточного ремня» (термин Ленина) или «связующего звена» (Гитлер) между ядром посвященных и маргинальной частью населения, не состоящей в партии. Через партию, согласно Гитлеру, «весь народ становится национал-социалистом», тогда как партия «вбирает в себя волю всего германского народа»; согласно Сталину, партия пронизывает все население революционным «духом дисциплины и стойкости» 8. Идеальный образ популистского движения бескорыстных и сознательных политических активистов, вышедших из простого народа и выражающих его самые глубинные и наиболее общие интересы, стал основополагающим мифом обеих партий.

Гораздо сложнее было очертить точные границы взаимоотношений между партией и государством. В обоих случаях не было понимания того, что партия может стать государством, заменив своей собственной бюрократией, процедурами и персоналом унаследованные административные и политические структуры даже там, где они, как это было в России после 1917 года, были развиты слабо или практически не существовали. И все же ни одна из партий не была парламентской в общепринятом смысле этого слова, предпочитающей несколько отстраниться, препоручив управленческие функции небольшим министерским кругам и независимой бюрократии. Дилемма разрешилась тем, что партия стала рассматриваться как источник политического руководства и фактор, вдохновляющий государство, превратившееся в ее исполнительный орган. «Партия управляет страной», – писал Сталин, но «организациями, сплачивающими трудящиеся массы» под руководством партии, являются институты государства, обеспечивающие подчинение народа, когда это необходимо 9. Необходимость принуждения, осуществления того, что Ленин называл «властью, основанной на применении силы», рассматривалась как отдельная функция государства; было бы абсурдно, считал Сталин, если бы партия рабочих «стала применять силу против рабочего класса» 10. Такое же разделение существовало и в Германии. В гитлеровском рейхе партия позиционировала себя как источник политического руководства и политических лидеров, однако ответственность за административную политику возлагалась на государство, а его чиновники становились, по словам Гитлера, «удостоенными чести и послушными офицерами движения». Обе части единого конгломерата, партия и государство, были наделены явно различными функциями, но в этом тандеме партия, по крайней мере в теории, выступала старшим партнером: «Пока существует Национал-социалистическая партия, ничего другого, кроме как национал-социалистического государства, не может быть» 11.